Синдром Вильямса (СИ)

Мне продали уже использованные бахилы, забрали куртку в обмен на номерок и предупредили, что в тихий час посещения разрешены, но только в палате, выходить на общие коридоры и разгуливать там, мешая спать остальным, ни в коем случае нельзя. А в восемь больница закрывается, мало ли что суббота. Я утешила гардеробщицу, что я не надолго и не к ходячему. Поэтому в тихий час гулять по коридорам не будем, после восьми не засидимся.

Суровая дежурная сестра на посту собралась было повторить мне то же самое, но увидела номер палаты и, видимо, фамилию Матвея и как-то сразу оттаяла.

— Наконец-то родственница, — проворчала она. — А то он один и один, какая-то пигалица к нему бегает, и то не каждый день. А ему сейчас не до романов, его бы кто побрил…

Я внутренне содрогнулась. Спасать умирающего человека — это одно. А брить охотника — совсем, совсем другое. Как бы бритва случайно не задела чуть больше кожи чем надо. Где-нибудь рядом с ухом. Где так близко проходит вена, что можно увидеть ее даже у мужчин… Хотя… я не уверена, что смогу сама убить человека. Если я не смогла даже остаться в стороне, допустить его смерть, то что говорить о том, чтобы напасть первой? Фантазии и мечты. Не смогу, конечно, нет.

Небритым Матвей выглядел старше. И опаснее. Смешно, конечно. Он был опасен для меня в любом виде. Но когда он лежал, а я стояла, глядя на бледное лицо на сине-зеленой подушке, полузакрытое переплетением трубочек и проводков, на шею, перемотанную бинтами, я испытала только острую жалость к себе. Почему из-за этого человека я должна бросать все и бежать? Почему я все время в бегах, а таким как он — всегда везет. Их спасают даже их заклятые враги. А потом они приходят в себя, выздоравливают и хладнокровно убивают своих спасителей. А даже если не хладнокровно — это ничего не меняет. Я проследила за трубочками, тянущимися из его вен, посмотрела на прозрачные пакеты с хорошо видимыми ярлычками на инфузорах. Да, похоже ему до полного выздоровления еще лежать и лежать, капаться и капаться. А если я сейчас изменю скорость введения кое-каких препаратов, то он останется лежать навсегда.

Я подошла к прибору. С такими я дела не имела, но все они устроены по одинаковому принципу. Не нужно быть гением техники, чтобы понять, где регулируется скорость. Я протянула руку к пульту. Подумала, что протянула руку, но рука осталась на месте. Я попыталась протянуть руку… ничего не получилось. Жаль.

Я обернулась и посмотрела на мальчика. Можно уходить. Себя я не спасла и даже не обезопасила, обещание Людочке выполнила, дежурная сестра, если что, подтвердит, что я приходила. И в этот момент по всемирному закону подлости Матвей открыл глаза. Увидел меня и медленно, с недоверием улыбнулся. Будто ребенок, который не верит в желанный, но нереальный и никогда не обещаемый родителями подарок.

— Это ты? — спросил он тихо. — Ты мне не снишься?

Я кивнула. Разговаривать с ним мне не хотелось.

— Спасибо, что пришла. — Он говорил тихо и явно с трудом. Какие-то еще не замеченные мной повреждения? Слабые болеутоляющие? Пересохшее горло от лекарств? Не мое дело, оборвала я себя.

Я пожала плечами.

— Люда сказала, что ты просил. Я обещала ей, что приду. Хорошая у тебя девушка. Береги ее. Она ради тебя готова на небе лишнее солнце зажечь.

— Ага, и Луну снять, — неожиданно улыбнулся он.

— Вот и чудесно, что ты это понимаешь. — Я разговаривала сухо, избегала смотреть ему в глаза и старательно держала дистанцию. — Ты мне что-то хотел сказать?

— Да! — Матвей попытался энергично кивнуть, но движение оборвалось на середине и он поморщился. — Хотел тебя поблагодарить. Когда я выпишусь из больницы, я хотел бы сделать что-нибудь для тебя. Какой-нибудь подарок.

Оставить меня в покое. Уехать в другой город. Умереть.

— Не нужно мне никаких подарков.

— Может быть, я могу что-то для тебя сделать?

— И делать ничего не нужно. Ты думаешь, я с тобой возилась потому, что это ты? Я точно так же спасала бы любого.

— Но это оказался я. И я знаю, что ты для меня сделала. Но не знаю как. — Он говорил с паузами, чуть задыхаясь. Сердце явно не справлялось. И крови, даже перелитой ему было пока еще мало. Да, приходить в себя Матвею придется долго. — Врач сказал, что это чудо, что ты рядом была. Про давящую повязку знают все, про физраствор только медики. И еще селезенка… как ты ее вычислила…

— Сложнее всего было вызвать вертолет. Убедить, что он нужен.

— Это вообще за гранью моего понимания. — раздался звучный голос.

Я обернулась. В дверях палаты стоял врач. Я узнала его. «Спасибо, коллега». Знал бы он, что вернул меня к жизни этими словами. Когда во мне снова увидели меня, мне стало намного легче жить. Он подошел и протянул мне руку.

— Серафим Витальевич.

— С таким именем — только врачом и работать.

— Хорошо, что хоть кто-то понимает. А вас как зовут, прекрасная леди, которая умеет вызывать вертолеты и диагностировать переломы ребер на глаз?

— Крепис… — внезапно вырвалось у меня, я торопливо исправилась. — Кристина.

— Никогда бы не подумал, что ты литовка.

Я пожала плечами. Кто такие литовки? Это жаргон какой-то?