Синдром Вильямса (СИ)

— Клятва помогла тебе добраться сюда. Послушай себя. Разве тебе хотелось жить, когда ты узнала о смерти мужа и дочери? Разве ты не хотела умереть, когда увидела мертвыми брата и сестру? Когда поняла, что ты осталась одна? Клятва помогает терпеть боль, любую боль. Если бы не Клятва, нашего народа уже не осталось бы. Ты еще слишком молода и не помнишь времен, когда нас оставалось всего два десятка. Из тех, оставшихся, все были раздавлены, все потеряли изначальные семьи… И конечно, никто не хотел думать о новой семье. Но они все выжили, и это главное. А если бы не Клятва…

— У пещеры нет второго выхода, это плохо, — тускло сказала я. Мне не хотелось слушать про Клятву, про древние предания. Мне вообще ничего не хотелось. Пункты плана были выполнены, в моей помощи никто не нуждался, и теперь мне хотелось остаться наедине с собой. Уйти в себя.

— Вот видишь, — сказала тетушка Гацания, — даже в таком состоянии ты думаешь о безопасности. А значит, ты стремишься выжить. Может быть, ты этого не хочешь. Но ты это сделаешь. И ты не впадешь в забвение, как бы тебе этого ни хотелось. Но поспать ты можешь. Я пока не хочу.

Я тряхнула головой. Спать хотелось. Но это было желание тела. Сознание не было готово отключиться. Отчасти и из-за того, что мне не нравилось это убежище.

— Кто строил это место, тетушка?

— Не знаю. Кажется, отец Нивяника. И он не был безмозглым идиотом, поверь мне. Так что если он не сделал второго выхода, то на это были причины.

Я вздохнула. Кем бы ни был отец Нивяника, больше его не было. Как и моей семьи. Какой смысл говорить о недостатках убежища, если до него никто не смог дойти…

— А много еще здесь было наших в последнее время? На последнее равноденствие нас было две сотни, но это было почти год назад…Может, расселились в другие места, а я просто не знала?

— Наоборот, — глухо сказала тетушка. — Еще и переехали сюда три семьи.

— И это все, что осталось?

Она покачала головой.

— Я пришла четыре дня назад. Через весь континент. Облава началась оттуда. Если бы они поменяли направление и начали отсюда, с южного побережья, уйти не удалось бы никому из нас.

— Облава? Ты говоришь — облава?

— Можно подумать, ты сама не догадалась, что это облава, — прошептала Гацания.

И я поняла, что она замолчала, чтобы не плакать. У нее ведь тоже была семья: муж и трое детей. И если она здесь, а их нет… Вообще, странно, что нет мужчин. Кроме Нивяника.

Я никогда еще не попадала в облавы. Не то, чтобы они были редким явлением. Просто мне до сих пор везло — в тех мирах, где жила я, облав не было. Облава становилась возможной в одном случае — если охотники объединялись с местными властями. И те соглашались на наше уничтожение. И, соответственно, власти выдавали охотникам нас или помогали найти, что в сущности, одно и то же. Действуя самостоятельно, охотники могли бы выследить меня и мою семью. Может быть, Ястребинку и Дайделайона. И уж тем более не семью тетушки Гацании — с ней я не виделась по крайней мере год. А с Дейзи и Беллис — и того реже. Значит, нас выследили не по цепочке, не из-за того, что мы общались друг с другом. И уж, конечно, охотники не смогли бы поджечь школу, если бы не действовали с согласия властей.

— Что дальше? — спросила я. — Если это облава, нам нужно уходить отсюда. Слишком близко, нас могут найти.

— Если на хвосте не выведет кто-нибудь из наших, убежище не найдут. А ты же знаешь, какими мы становимся осторожными, когда на нас идет охота. И потом… ты думаешь, я зря сидела там, на холме? Незваных гостей ждут ловушки.

— Мы тоже учимся охотиться?

— Что делать, Крепис, что делать… Давным-давно мы даже помыслить не могли о таком. Теперь мы умеем ставить ловушки. Единственное, чего мы никогда не сможем сделать — это убивать и нападать первыми.

— Откуда ты знаешь?

— Потому что тогда это будем уже не мы, — грустно сказала тетушка, — может быть, они будут выглядеть как мы и будут уметь то, что умеем мы, но это будет другой народ.

— А ты думаешь, мы сможем понять, когда случится такая мутация? Позволяющая нападать?

Гацания пожала плечами.

— Такие мутации уже случались.

— И что?

— Мы не позволяли им закрепиться. Не тебе у меня спрашивать, как, ты же врач.

Она была права. Я даже знала, где и как закодировано наше миролюбие. И подозревала, что могла быть и другая комбинация генов. Позволяющая нападать первыми. Или позволяющая убивать всех без разбора.

— Скажи, тетушка, а правда, что раньше мы вообще не могли отвечать на нападение? Просто давали себя убивать и все?

— Я не знаю, — кивнула Гацания. — Может быть. Я помню те времена, когда некоторые из нас не могли проявить насилие ни в каком виде. Не могли даже причинить вред охотнику. Но их теперь нет, они все умерли, давным-давно.

— Сами? Я имела в виду — от старости, своей смертью?

— Как можно умереть своей смертью, когда на тебя идет охота, а ты продолжаешь любить того, кто несет тебе смерть? — горько усмехнулась Гацания. — Конечно, их убили. Они не выжили. Законы природы, естественный отбор.

— Природа не бывает жестокой, — попробовала возразить я.