Синее море

А н я (продолжая). Ты можешь грубить сколько хочешь, да еще при всех! А я могу зареветь, потому что только одна я знаю. В последний раз, когда Митя был у меня, он был грустный и какой-то особенный. А когда ушел, я увидела листок. Он оставил записку. Он написал — помню почти дословно: «Я нарочно держусь как циник, потому что презираю всех девчонок, кроме тебя. Но ты обо мне не смей так думать, потому что если я тебя поцеловал тогда в саду, то это совсем по-другому. Знай это, помни!» У меня сжалось сердце. Боже мой, он был так печален! Он словно чувствовал, словно чувствовал! И я чуть не побежала за ним! (Смотрит на Сережу.)

Отвернувшись, он молчит.

Да! Жалею, что не побежала. Жалею! Потому что никто так не поражал меня, как он…

С е р е ж а. Помолчи.

А н я. Не буду молчать, не хочу, не стану! Теперь ясно, я была влюблена в него! И целовалась, да — целовалась!

С е р е ж а (с трудом). Зачем ты говоришь мне об этом?

А н я. Потому что… потому что…

С е р е ж а. Особенно сегодня, сейчас?

А н я. Может быть, никогда не сказала бы, а сейчас говорю и буду говорить!..

С е р е ж а. Раз в жизни не думай о себе. Хоть раз не думай, что все только и вертится вокруг тебя. Так не вертится, не вертится!.. Если бы просто ревность… Но есть, оказывается, вещи гораздо более важные. Есть вещи, когда надо пересмотреть всего себя, свое поведение и поступки и оглянуться вокруг, чтобы понять, как и зачем люди живут и сам ты чего стоишь и куда идешь.

А н я. А я, значит, по-твоему, не способна на это?

С е р е ж а. Нет у тебя никакого горя. Выдумываешь.

А н я (горестно). Цирк… Реветь, реветь хочу! Я думала, что ты мне друг!

С е р е ж а. Я был тебе другом.

А н я. Был? (Словно опомнившись.) А теперь?

С е р е ж а. Не знаю.

А н я (растерянно). Не смей говорить — б ы л! Ну… может, я что-то немножко выдумала… ну, глупо… преувеличила, пересолила… Сережечка, а ты вообразил? Бог знает что вообразил…

С е р е ж а. Сейчас другое, Аня. Неужели не понимаешь?

А н я. Что другое?

С е р е ж а. Может быть, когда-нибудь смогу объяснить.

А н я. Нет, говори сейчас! Не смей молчать! Не смей!.. Что-то ничего не соображу… Ты скоро уезжаешь? Да?

С е р е ж а. Да, скоро.

А н я (упавшим голосом). Боже мой, я так привыкла, что ты есть.

С е р е ж а. Наверно, привыкла.

А н я (как во сне). Где бы ты ни был, а ты есть. И ты — мой. Какая бы я ни была…

С е р е ж а. Конечно, привыкла. Чересчур привыкла. Помнишь, как я вошел в тину и ты смеялась надо мной, а я был счастлив?

А н я. Значит — потеря? Тебя тоже нет? Еще одна потеря?

С е р е ж а. Все важно в жизни, потери тоже. Без этого мы стали бы окончательно черствыми и слепыми.

А н я (теперь она может зареветь всерьез). Я была слепой?

С е р е ж а. Не знаю. Сама подумай.

А н я. А ты сможешь — без меня?

С е р е ж а. Трудно. Ты всегда была здесь. (Показал на сердце.) Выдолблено что-то внутри, и сразу нечем заполнить. Дыра. Но это пройдет. Трудно без Мишки, ты не обижайся. Я уверен, с ним поступят справедливо, но, может быть, я никогда больше с ним не увижусь.

А н я (в ужасе). То есть как это?

С е р е ж а. Ладно, не будем об этом.

А н я. Ты понимаешь, о чем говоришь?!

С е р е ж а. Я все понимаю. Не будем об этом. Вот еще что… Когда я уеду, обещай заходить к старику Волковичу, он остался совсем один.

А н я. Мне? К отцу Мити?

С е р е ж а. Да, к отцу Мити.

А н я. Сойти с ума.

С е р е ж а. Нас было трое — Митя, Миша и я — три мушкетера. Когда-то мы поклялись в вечной дружбе. Мы ножом полоснули каждый по своей руке, обрызгали кровью кончики наших детских шпаг, склонились голова к голове и прикоснулись к ним губами. Клянусь, дружба наша была бы на всю жизнь.

Резко, так что можно было вздрогнуть, бухнул колокол у ближней церкви, у Георгия за лавочками, и тотчас словно бы проснулись, отзываясь одна за другой, и суетливо затеребенькали звонницы во всех концах города.

А н я. Христос воскресе!

Сережа сердито наклонил голову.

В детстве я обожала пасхальную ночь. А ты? У нас в доме пахло куличами. А у вас?

Сережа молчит.

(Совсем тихо.) Христос воскресе, Сережа.

Торопясь, выходит празднично одетая  т е т у ш к а  М и л а, и за ней спешит  Ш е в ч и к. Он несет прикрытый салфеткой кулич.

Т е т у ш к а  М и л а. Сумасшедшие часы! Что делается с часами? На сколько переводить? Опять?

Ш е в ч и к. На два часа, я же сказал.