Синее око

— У нас на заводе, — сказал мне Виктор, — никогда еще столько инженеров не было, как сейчас. Каждый третий, считай, инженер или техник. Я тоже собирался в заочный подавать. А потом подумал: кому-то надо сварку вести. Если, допустим, печь выйдет из строя... Конечно, когда учишься, это тебя подымает. А то, знаете, одно, другое... Дрова надо на зиму запасать, дочка растет, у нее уже своя библиотечка, комната мала становится. В зарплату не уложиться, жена пилит... Представляете, как это всё... До полного изобилия мы пока что еще не дошли. А когда хорошая книжка есть — жить можно. Уже как-то всё по-другому видишь. И людей, кажется, лучше понимаешь, и красоту... Я Гёте люблю. Давно им интересуюсь. Вот сейчас читаю «Лотту в Веймаре». Нелегко читается, но мне это важно, мне нравится подумать над книгой, не сразу раскусить, поработать мозгами. Кажется, два брата немца, Генрих Манн и Томас Манн. Генрих туману напустит, а внутри ничего особенного нет. А Томас иначе работает. Это серьезный писатель.

Виктор Ефремов — серьезный человек. Работа у него тяжелая и грязная, квартира в комбинатском бараке мала, а мир его мыслей просторен и свеж, как Ладожское озеро. Виктор учится понимать искусство, то есть жить не только своим сегодняшним днем и заботой, а чувствовать, страдать и ликовать вместе с миром. Со всеми людьми.

Конечно, это не значит, что всем сясьстроевцам скопом следует засесть за «Лотту в Веймаре». Но зачем рубить елки и переделывать их на книжки, если книжкам этим не под силу поднять человека до красоты мышления?

Пришвин

Семь лет тому назад я сильно страдал от того, что еще не сочинил ни одной повести, ни одного рассказа и ни одного стиха. Это было очень странно, потому что я всякое утро брал авторучку и, как старые фотографии, перебирал в памяти всё, что было. Мне определенно казалось, что писать есть о чем. Но всё, что было, — было со мной, и отделить себя от этого и отдать это другим, придуманным мной людям, я не умел. Я хотел писать повесть, но получался дневник. А дневников скопилась уже изрядная стопка в левом ящике стола. Прочесть их кому-нибудь было нельзя: стыдно.

Как-то раз в тонком журнале мне попался цветной снимок: сидит Пришвин на пне, а кругом — большой лес. В руках Пришвин держит записную книжечку. Нигде не видать антенн, телевизоров, нет полок с книжными корешками, нет пишущих машинок. Сидит старичок и слушает, что ему шепчет лес, а может быть, наоборот, лес притих от уважения и внимания к старичку, а старичок еще умнее и старше самого леса, всё понимает и записывает в книжечку.

В подписи под снимком сказано, что это писатель Михаил Пришвин на своем рабочем месте.

Долго я разглядывал снимок. В комнате никого не было, только я, да Пришвин глядел на меня понимающе с глянцевого листа. И вдруг мне показалось, что он хочет сказать что-то очень важное для меня. Я сразу достал из шкафа пришвинский сборник и стал читать. Читал совсем по-новому, будто в первый раз, и всё к себе примерял. Оказалось — многое для меня написано. В одной маленькой заметочке, всего-то в ней десяток строчек, — о молодых писателях. Дескать, вот жалуются молодые, что на первых порах хочется писать от своего имени, всё никак не отдать собственного своего, пережитого, чужим людям — «героям». И не надо, говорит Пришвин. Пишите от себя, если хочется. Это пройдет потом, а сперва неизбежно. Когда-нибудь, если не увянете, будут осаждать вас «герои», будут проситься жить, говорить, чувствовать. И тогда это будет легко и радостно — отдать им всё из своей жизненной копилки, дать им жизнь. Если такое время придет, это и будет писательская зрелость.

Я поверил автору «Корня жизни». Я с большим облегчением подумал, что повесть и рассказы можно подождать писать, и принялся с удовольствием и свободно излагать на бумаге события моей жизни. Мысли сразу пришли в согласие со строчками, строчки стали множиться легко и быстро.

Потом из этих самых строчек получилась моя первая книга.

«Натуральное богатство русского языка и речи так велико, что, не мудрствуя лукаво, сердцем слушая время, в тесном общении с простым человеком можно сделаться отличным писателем». Это я выписал из книги М. Пришвина «Дорога к другу».

Пришвинский сборник всегда лежит у меня на столе. Постоянно со мной томик Блока. Это как живая вода родника в душной дороге или посреди рабочего дня.

Но глотнешь студеной водицы — захочешь еще. Дозволишь себе — уже не оторвешься от ручья: в ручье всё чисто и вечно и лакомо, а из собственной работы невесть что получится.

Нужно «слушать сердцем время». Без этого нет работы, а только мление да изощрение словес.

...Первый великий художник — океан — бьет в берег; он скульптор, и график, и живописец, ему нужно выразить себя, воплотить в земном материале. Утром по улицам городов идет прилив рабочего люда, в предвечерье — отлив. Спокойная, гармоническая жизнь у леса и солнца. Извечно плавно движется время. Но всё же сегодня в этом ходе нельзя не расслышать разрыв мелодии.