Синее платье

Низко склонившись над ним, я не сдаюсь, я держусь, долго, долго. И прежде чем впасть в отчаяние, прежде чем молча разочарованно сдаться, я вдруг обнаруживаю в кармане на двери пачку мятных леденцов «Аltoids».

Вообще-то они для меня крепковаты. Но я, помнится, читала в одном дамском журнале, что иногда, в определенных ситуациях, они оказывают совершенно взрывное действие. Осторожно запускаю я руку в коробочку и незаметно кладу один леденец в рот.

Пару секунд спустя тело Томаса вздергивает, как от удара током. Слава богу, сработало. Благослови господь все глянцевые женские журналы! Грудь Томаса вздымается, дыхание срывается, он притягивает меня к себе. Теперь нас уже ничто не остановит. Теперь уже ничто не имеет значения – ни мятные леденцы, ни наша усталость, ни темнота, ни абсурдная ситуация, ни страх, что нас застанут здесь крестьяне, обходящие поле в поисках последних посетителей лабиринта.

Это как подростковый секс в машине – быстрый и суетливый, для меня лично не ахти какой вообще, бывало и получше, но сейчас мы избавляемся от наших проблем, от наших воспоминаний и комплексов. Мы выбираемся из машины, в смущении бродим по траве, голые и потрясенные. Адам и Ева во время короткого перерыва. Значит, получается все-таки и так!

Томас покрывает мое лицо мелкими поцелуями. От этого счастья, внезапного и ущербного, – страх неудачи засел в нем, как косточка в персике, – я теряю остатки самообладания и заливаюсь слезами.

– Ну-ну, – успокаивает он меня, – не плачь, пожалуйста.

Он застегивает лифчик у меня на спине и молнию на платье. Мы, как примерные школьники, сидим рядышком в машине, он держит меня за руку. Долго молчим и смотрим через стекло на поле. Томас вдруг встряхивается и говорит:

– Вот, вспомнилось почему-то. Лет в шесть, в семь, так где-то, был у меня богатый приятель. Он жил в огромной светлой квартире, комнат там было столько, что можно заблудиться. Мать его была похожа на богиню: красавица с потрясающими длинными светлыми волосами. Я мечтал дотронуться до этих волос. Она часто оставляла нас после обеда одних в доме, строго-настрого запрещая заходить в ее спальню. Это был не единственный запрет, но главный. Иногда в полуоткрытую дверь я видел супружескую кровать, зеленый ковер, ее туалетный столик. И чем строже нам запрещали заходить в спальню, тем, понятное дело, больше нас туда тянуло.

И однажды я не вытерпел. Не помню уж, куда подевался мой приятель, но я толкнул дверь и оказался в спальне. Запах ее духов. Супружеская постель под гладким зеленым шелковым покрывалом хранила тайну. Я пытался представить себе ее в этой постели, в ночной сорочке, а под сорочкой – голой.

Я обошел кровать кругом и потрогал ее. Ноги мои утопали в ковровом покрытии, шагов не было слышно. Я взял ее щетку для волос, между зубцов застрял длинный золотой волос. Я увидел себя в зеркале – маленького глупого мальчишку в полосатом свитере, со смешной стрижкой и женской щеткой в руке. Я ненавидел собственную неопытность и невинность. Так и вижу себя таким до сих пор. Тут вдруг она позвала нас – вернулась домой раньше времени. Я кинулся из спальни вон. Вскоре послышался ее гневный вопрос: «Кто заходил ко мне в спальню?» Она возникла перед нами, высокая, даже огромная в гневе. «Это не мы», – соврали мы в один голос. «Врете!» – «Не врем», – разрыдались мы. Она схватила нас за руки и потащила в спальню: следы моих ног были совершенно отчетливо видны на ковре. Каждый шаг. К кровати, вокруг кровати, к туалетному столику и снова прочь из комнаты. – Томас засмеялся. – Надо же, тридцать лет не думал об этом, а тут вдруг вспомнил.

Я целую его руку.

– Ты впервые рассказываешь мне что-то о себе.

Вздыхает.

– Истории, это все истории, сказки, фантазии.

– Да нет же: это ты, я тебя узнала в этой истории, точно узнала!

– Ошибаешься. Все ошибаются. Это заблуждение. – Он отнимает у меня руку. – Мы не можем стать тем, кем были раньше. Прошлое прошло, его нет. Остаются только воспоминания.

– Но мы же и есть часть нашего прошлого, разве нет?

– Нет, – жестко парирует он, – не так. Наши воспоминания о нашем прошлом – это наши фантазии, вымысел. Вспоминая, мы рисуем в воображении новые образы и копим их в нашем сознании. Мы придумываем себе наши воспоминания, понимаешь? И чем чаще мы вспоминаем о чем-то, тем яснее проступают в сознании вымышленные картины. Так что однажды мы начинаем верить в то, что придумали.

– Ах, Фриц, почему же ты не хочешь ни о чем вспоминать?

– Потому что воспоминания ирреальны, – отвечает он после краткой паузы. – Вот почему. Потому что они – не более чем выдумка, и мы сами в наших воспоминаниях – тоже выдумка. Объективного прошлого не существует, только эффект наших воспоминаний о нашем прошлом и о самих себе.

– Но я люблю этого мальчика в спальне!

– Вот именно. Его больше нет, давно уже нет. Но ты задалась целью его найти во мне и не успокоишься, пока не найдешь.

– Ты невыносим.

Я открываю окно. Похолодало. Мурашки бегут по плечам.

– Я знаю. – Он включает мотор. – Поехали, у меня сегодня ночное дежурство.

– Ты не говорил.

– Забыл.