СИНЕЕ ЖЕЛЕЗО

- Так. А надолго хватит в городе запасов еды?

- Думаю, еще на неделю. Но в крепости со дня на день ожидают подхода караванов.

- Перекрой все караванные дороги. В Май не должна попасть ни одна горсть риса.

- Но, шаньюй... - в замешательстве возразил Ильменгир. - Это будет означать, что мы нарушили договор о перемирии.

- С каких пор тебя стали тревожить такие пустяки?

Советник опустил глаза, почувствовав в голосе шаньюя недоброе.

- Я перекрою дороги, шаньюй. Только мне непонятно...

- Тебе непонятно, что голодная армия пойдет на вылазку?

- Да, шаньюй. Я понял. Прикажете вызвать из Орды свежие войска?

- Вот теперь ты догадливей, - удовлетворенно заметил шаньюй. - И еще: во все окрестные крепости разошлешь грамоты. Обещай в них, что солдаты будут отпущены на все четыре стороны. Горожане могут или уехать, или остаться дома. Имущество их разграблено не будет. В этом я даю слово. Если же мое войско встретит сопротивление - город будет выжжен дотла, а жители перебиты до последнего человека.

- Слушаю и повинуюсь, шаньюй. Грамоты будут готовы к, вечеру.

Губы шаньюя вдруг раздвинулись в улыбке, обнажив белые зубы. Ильменгир поежился: он знал эту улыбку. Она появлялась на лице владыки всякий раз, когда кому-нибудь готовился подвох.

«Уж не мне ли?» - с тревогой подумал советник, но подозрение его тут же рассеялось.

- Я хочу немного отдохнуть от дел, - сказал шаньюй. - Сегодня мы устроим облавную охоту на кабанов. Загонщиками пойдут те, кто сменил боевые доспехи на китайские тряпки. Пусть эти щеголи хорошенько прочешут приречные заросли.

Ильменгир усмехнулся в бороду: затея шаньюя становилась ему понятной...

Через полчаса бесчисленная рать загонщиков, сверкавшая всеми цветами радуги, двинулась на тугаи[61]. В одном из первых рядов шагал и наследник Тилан - в халате, расписанном павлиньими хвостами, в сафьяновых, шитых жемчугом туфлях и в круглой шапочке с султаном из зимородковых перьев.

Под ногами загонщиков жирно чавкала бурая, покрытая ржавчиной почва; острые шипы и сучья хищно впивались в великолепные шелка, с треском раздирали их и ранили оголенное тело. Но самой ужасной пыткой были комары и оводы, тучами висевшие над головой и закрывавшие солнце.

Поминая всех духов ада, загонщики медленно продвигались вдоль берега реки и наконец-то выбрались на равнину. Их появление было встречено громовыми раскатами: это хохотали конные сотни, выстроенные на равнине. Только теперь незадачливые загонщики поняли, что придуманная облава была злой шуткой и что никаких кабанов в здешних тугаях не водилось.

Истерзанные, окровавленные, с заплывшими глазами, недавние щеголи были кое-как выстроены сотниками. И тогда глашатаи зачитали указ шаньюя, гласивший следующее: «Пышная одежда и украшения уместны только на празднествах, поминках, жертвоприношениях и пирах. В походах они запрещаются. Также запрещается в походах и особенно вблизи неприятеля напиваться допьяна. Нарушивший этот закон предстанет перёд судом шаньюя».

Запрет относительно одежды хунну встретили равнодушно. Что же касается густого китайского вина, то недовольных было много, однако роптать никто не посмел.

Глава 14

Посланец императора торопился: он вез из ссылки помилованного Сыма Цяня. От одного селения до другого возницы гнали без остановок. Опережая кареты, по тракту во весь опор скакали гонцы. Самозабвенно заливались их серебряные колокольцы, и, заслышав их, тинчжаны - смотрители станций - сломя голову бросались готовить смену лошадей.

Спустя полчаса подлетали кареты. Взмыленных, храпящих коней выпрягали и тут же закладывали свежих. Полумертвый от страха смотритель бегом приносил еду и кувшины с вином и долго еще кланялся до земли вслед промелькнувшим каретам.

Через трое суток бешеной скачки в каком-то городе остановились передохнуть. Чиновник сразу же ушел спать, а Сыма Цянь отправился бродить по улицам, чтобы хоть немного поразмять одеревеневшие мышцы.

Выл базарный день, и повсюду кишел народ. С громкими зазывными криками, похожими на пение, бегали разносчики. Их длинные коромысла с полными корзинами раскачивались в такт шагам.

- Бобовый сыр! Зе-елень! Оре-ехи! Пампу-ушки! - пели разносчики, и, словно аккомпанируя им, ударяли в металлические тарелки бледнолицые жестянщики.

Продавцы дынь с мухобойками в руках сидели в тени и голосами липкими, как патока, причитали:

- Ай, дыни! Ай, спелые дыни, прохладные, словно речной ветер, сладкие, как мед!

У коновязи - бревна на невысоких столбах с деревянным изображением лошадиной головы - шел ожесточенный торг. Продавцы и покупатели так орали, что у Сыма Цяня звенело в ушах.

Когда Сыма Цянь возвращался на постоялый двор, навстречу ему попалась двуколка, запряженная осликом. В плетеном кузове сидел, развалясь, усатый офицер, опоясанный мечом, а сзади плелось около десятка оборванных босых крестьян. За ними шествовал мордастый стражник в железном шлеме и с копьем в руках.