Синее

Та последняя – она как камень. На неё я мог только смотреть, и сам, наверняка, растекался как желе с ней, хотя, кого это волновало. Ей было не до этого. Броситься на холодный камень, оставшись лепешкой. Глупо, что я вообще думаю о таком, но это мои мысли. Возможно, пьяные.

А эти девчонки – труха. Они рассыпаются. Они не ощущаются. Они проходят сквозь пальцы, оставляя на ладонях грязный пепел.

– Труха, – многозначительно произнес я.

– Это да, конечно.

Никто и не думал об этом, просто пришло время возвращаться на кухню. На столах дымилась еда и напитки

– О, вот это красота, – вальяжно протянув, пошел по кухне Гаря, поцеловал Юлю и сел ужинать.

Мне не хотелось совершенно. Я уже бы спать пошел, но понимал, что Оля увяжется за мной. Перспектива девочки на вечер была интересной, конечно, но я был слишком измотан, чтобы даже думать о том, как это делать. К тому же, я совершенно не был уверен, что у меня получится, так что мысль идти спать отпала.

– Ты когда домой, принцесса? – аккуратно спросил я.

– Я думала остаться. Ты чего не ешь?

Она отрезала кусочек мяса и поднесла ко мне.

– Мы же старались.

– Понимаешь, – я начинал играть от скуки, – я ем только то, что приготовлено с любовью.

– Настину стряпню ты уминал за обе щеки.

– Ну, так, у нас с Настей любовь большая и взаимная.

Оля покраснела и нахмурила бровки.

– Пошел ты, – она засмеялась, боясь меня обидеть.

Труха. Ты даже не можешь подумать о том, чтобы обидеть меня. Впрочем, я такой же. Только не с ней.

– Ты пойдешь сейчас! Поставь на место вилку и дай мне сесть, – резанул я.

 Она опять улыбнулась, но сделала обиженный вид.

Я погрузился в телефон. Мне хотелось написать другой, наплевав на гордость и все те слова, что уже говорил. Что я не хочу больше с ней общаться, видеть. Как говорил кентам, что для меня это всё, как два пальца. Я бы и написал, но ответ получу в лучшем случае через час, а то и завтра. Какое-нибудь сухое «смешно» или что-то в этом роде. Мне хотелось обсудить с ней всё, что происходит, всё, о чем я думаю и чего хочу. Но это как бросаться на камень. Бросаться на камень и оставаться лепешкой.  Я ушел в другую комнату, прихватив с собой молитвенник. Заперев дверь на замок, я опустился на колени, перекрестившись.

– Pater noster, qui est in caelis…

 После «Отче Наш» я обращался к Богу на украинском. Мне так было проще. Я говорил с ним обо всём, что меня волновало, простил простить за все свои грехи и облегчить душу. Мне было дико стыдно за то, что я делаю это пьяным, но по-другому сейчас не мог.

Ручка одернулась. Я не отреагировал – в таком состоянии мне всегда было наплевать на последствия. Пусть делают, что хотят.

Я продолжил свой разговор с Богом, но на душе легче не становилось. Я плавно подходил к осознанию того, что со мной пьяным даже Бог не захочет разговаривать.

– Тоха, открывай! Оля, выглядывай в окно, быстро! Тоха!

Они уже били в дверь. Я не сомневался в её крепости, но и в силе пьяных Гари и Серого сомневаться не стоило.

– Amen.

Я открыл дверь, и меня втолкнули в комнату, крепко прижав к стене.

– Мудак! – кричал мне Гаря. – Не делай так никогда!

Я смотрел на него обреченным взглядом. Обернувшись на окно, я понял, что оно нараспашку, и пацаны имели право думать о самом худшем.

Из второй комнаты слышались всхлипы Оли. Юля пыталась её успокоить.

– Идём дальше пить.

Я обнял пацанов за плечи и повел на кухню. Плач девочек меня нисколько не трогал, равно как и Гарю с Серым.  Поступили мы как мудаки, естественно, но когда тебе всё равно на человека, ты не думаешь о нём, в каком бы он ни был состоянии.

Зачастую мы просто молчали и играли в телефон пока не доходили до кондиции, когда включалась музыка и начинались песни и танцы. Сейчас у нас было просто хорошее настроение. Я рыскал в телефоне, пытаясь найти, кому бы написать, чтобы отвлечься от навязчивых мыслей. Обычно я писал одновременно примерно десятерым друзьям, знакомым, левым контактам. Даже если отвечали все из них, я забивал тут же на половину. Я всегда очень быстро думал наперед, так что прогнав все варианты диалога с некоторыми из них, я просто не видел смысла им писать дальше. С оставшимися я разговаривал нейтрально. Чтобы никто не заподозрил меня в том, что я пью. Хотя, наверное, никто уже и не думал, что по вечерам я могу быть трезвым. В итоге эти разговоры заканчивались либо ничем, либо ссорой.

Я знал, чего ищу и что среди них я этого не найду.

Спустя две-три чарки девочки так и не вышли.

– Кто пойдет? – спросил я.

Они покачали головами, не отрываясь от телефонов.

– Давайте чахнем и я пойду.

Я разлил еще по стакашке и всадил её залпом. Стакан боком лёг на стол и покатился до самого края. Пытаясь внешне сохранить трезвость ума и понимание ситуации, я неуклюже поставил его ровно и сделал вид, что зафиксировал это положение. Затем по довольно кривой траектории направился к девочкам. Они уже не плакали.

– Выйди из комнаты, – скомандовал я Юле.