Синеет парус

Едва Глафира вышла в столовую, Любка кинулась к иконе, бухнулась на колени: «Прости, Господи!»

Глава 8

Папироса, с которой Николай Евгеньевич делил своё нетерпение, полетела в урну.

– Извините, господа.

Оставив у входа в вокзал случайных своих собеседников – пристава и начальника станции, он пошёл навстречу прибывающему поезду. Горячий августовский ветер волок по людному перрону редкую рябь подсолнуховой шелухи, белой рванью рассеивал шипящий паровозный дым.

На втором пути провожали воинский эшелон. Сквозь чих паровоза слышны были переборы гармоники, топот ног, лихие частушки.

Арина заметила мужа издалека, – на голову выделялась в толпе его статная фигура. Замахала ему с подножки вагона ладонью. Поднимая над головой букет роз, Николай Евгеньевич пробивался к ней: обходил тележку грузчика, у кого-то просил прощения. Ему недоумённо смотрели вслед, удивляясь глупой счастливой улыбке, которая так не вязалась с обликом всесильного Марамонова.

– Ариша, родная. – Николай Евгеньевич склонился головой под широкие вислые поля белой дамской шляпы, целуя жену и в одну щёку и в другую. – Как я по тебе соскучился!

Арина устроила подбородок на его плече, крепко обняла, замерла, боясь потревожить исходящее от мужа ощущение родного тепла. Их толкали, извинялись, просили посторониться, а они стояли, не замечая никого вокруг.

Николай Евгеньевич наконец отстранил от себя Арину, суетливым от счастья взглядом изучая её лицо:

– А я неделю места себе не нахожу. Так переживал, похудел даже. Вокруг война, а ты – через всю Европу. Приезжаю на вокзал, – расписания поездов больше нет: отправляются когда хотят, приходят когда хотят. Не знал, что и думать.

– Рассказать тебе все мои приключения, дня не хватит, – рукой, затянутой по локоть в тонкую белую перчатку, Арина заботливо сняла с мужниной щеки упавшую ресницу, лукаво прищурила глаза. – Цветы мне?

Он спохватился, встряхнул букет, чтобы освежить его.

– Конечно, тебе. Извини, всё в голове смешалось. Твои любимые розы.

– Красивые.

– Вот приедем домой, уложу тебя на диване, сяду у твоих ног, и будешь рассказывать мне все свои приключения.

Широко раскрыв глаза, Николай Евгеньевич покачал головой, будто не верил такому счастью, склонился целовать Аринины пальчики, унизанные золотыми перстеньками поверх перчатки.

– Как я по тебе соскучился, – будто вечность прошла, а не каких-то два месяца. Я совсем уж было собрался к тебе ехать, а тут – эта война. Вчера только из Петербурга вернулся – будем на нашем заводе снаряды делать. Боже, как я по тебе соскучился… Ну идём, идём… Носильщик… будь любезен.

Николаю Евгеньевичу отдавали честь полицейские и военные чины, уважительно снимали шляпы штатские господа, – кому-то он отвечал, кого-то по рассеянности не замечал. Остался всё тем же – вся его уверенность в себе, вселяющий трепет взгляд, властность жестов, рядом с Ариной странным образом исчезали, и он зачастую выглядел растерянным как гимназист.

Прижимаясь друг к другу, пошли к выходу с перрона – через сутолоку, крики, гам. Вдоль стоящего чуть поодаль состава, голова которого терялась за пакгаузом, шевелились солдатские спины, наискось охваченные колёсами скатанных шинелей; отдельными группами стояли офицеры и провожающие их дамы.

Завыл паровозный гудок, зазвучали команды:

– Кончай пляску!

– Первая рота! По вагонам!

– Шевелись, шевелись, в Берлине допляшете!

Среди офицеров мельком померещилось Арине лицо Резанцева. Едва удержалась, чтобы не оглянуться. Усмехнулась, теснее прижимаясь к Николаю…

Всё сон! Забытый, никому не нужный сон.

Два месяца провела Арина на Лазурном Берегу, в одном из тех немногих заграничных мест, которые буквально пронизаны русским духом. Там на каждом шагу слышалась родная речь, звонили к обедне колокола православных церквей, а на набережных прогуливался весь петербургский свет.

Два месяца среди солнца, улыбок и чужого счастья. Даже чахоточные больные, которым жить осталось, может быть, считанные месяцы, и те казались счастливыми, а Арина – в тоске, будто рассталась не только с Николаем, но и с самой собой. А ведь всё было для счастья: молодость, красота, обеспеченность… Попробуй пойми саму себя и эту странную жизнь.

К июню, совсем измаявшись, Арина собралась ехать домой, но пришло письмо от Николая: заканчиваю дела, скоро буду в Ницце, жди. Потом случилось сараевское убийство, в Европе становилось неспокойно, а приезд Николая всё затягивался. И вдруг телеграмма: «Не жди. Срочно возвращайся домой». Срочно не получилось – попала в предвоенную европейскую суету, а домой добралась уже после объявления войны.