Синеты

155. Мне, в общем-то, всё равно, что половина взрослых людей в западном мире любит синий цвет или что каждые десять лет находится кто-то, кто считает своим долгом написать о нем книгу. Я достаточно уверена в особенном характере и прочности своих с ним отношений, чтобы рассказать об этом. Кроме того, стоит признать, что синего на земле и правда очень много.

156. «Почему небо синее?» – резонный вопрос, ответ на который я выясняла неоднократно. И всё же каждый раз, когда я пытаюсь пересказать его кому-то или самой себе, он от меня ускользает. Пожалуй, мне нравится помнить только вопрос без ответа, как напоминание о том, что мой ум – решето, что я смертна.

157. Что-то я все-таки помню: синева неба зависит от темноты пустого пространства за ним. Как написано в одном журнале по оптике: «Атмосфера любой планеты, подсвеченная звездой солнечного типа, на фоне черноты космоса будет голубого цвета». Получается, что синева – плод восхитительной случайности, рожденный пустотой и пламенем.

158. Бог есть правда, правда есть свет, бог есть свет, и так далее: бесконечная цепочка силлогизмов. См. Евангелие от Иоанна 1:5: «И свет во тьме светит, и тьма не объяла его». (Как будто у тьмы – на минуточку – есть руки.)

159. Многие представляют бога как свет, но немало и тех, кто представляет его как тьму. Дионисий Ареопагит, сирийский монах, персона и труды которого окутаны туманом, кажется, был одним из первых христиан-приверженцев идеи «божественного мрака». Сложность этой идеи в том, что на нас ложится груз необходимости отличать божественный мрак от прочего мрака: «темной ночи души», мрака греха и так далее. «Молитвенно желаем мы достичь того пресветлого мрака, видеть через невидение и незнание и познавать Превысшее всякого созерцания и познания через самую эту невозможность что-либо разглядеть или познать. В том и заключается воистину видение и познание»[39], – писал Дионисий, как будто теперь-то нам всё станет ясно.

160. В равной степени сложно понятие агнозии, невозможности познания, которое теоретически можно обнаружить, испытать или достичь в божественном мраке. Еще раз: агнозия – это не форма невежества, но скорее что-то вроде аннулирования. (Как если бы мы когда-то знали, но забыли. Но что именно мы знали?)

161. Философ Бертран Рассел обожал ранние труды Витгенштейна по логике, но сетовал, что поздний Витгенштейн «кажется, устал от серьезного мышления и изобрел доктрину, которая сделает такой род деятельности необязательным»[40]. Не уверена, что готова согласиться, но отмечу заманчивость этой идеи. Думаю, Витгенштейну она тоже казалась заманчивой. «Объяснениям где-то наступает конец»[41], – писал он.

162. Согласно Дионисию, божественный мрак кажется темным лишь потому, что он ослепительно светел. Пытаясь понять этот парадокс, я пробовала смотреть прямо на солнце – в его середине проклевывалось темное пятнышко. Но как бы ни был убедителен этот эксперимент (и сам парадокс), меня куда больше интересует тот факт, что в христианской иконографии этот «ослепительный мрак» с поразительным постоянством изображается синим.

163. Почему синим? В Библии на это нет никаких указаний. В евангельских описаниях Преображения – самом подходящем, казалось бы, месте для появления этого «светлого облака» агнозии – облако «осеняет», то есть, бросает тень, а одежда Христа делается «белою, блистающей»[42]. И тем не менее вот уже две тысячи лет от мозаики к мозаике, от картины к картине преображенный Иисус предстает перед свидетелями в устье сияющей голубой мандорлы – синей миндалины, или vesica piscis, формы, в дохристианские времена откровенно символизировавшей Венеру и вульву.

164. Не знаю, кто придумал эту синюю вульву, призванную выражать божественное замешательство и изумление. Но я убеждена, что цвет ей подходит. Потому что синий не мыслит. Он не мудр и не обещает мудрости. Он прекрасен, и что бы ни говорили поэты, философы и богословы, по-моему, красота ни скрывает, ни обнаруживает истину. Кроме того, она не ведет к справедливости и не уводит прочь от нее. Она фармакон. Она лучится.

165. Двое из моих синих корреспондентов – кинорежиссеры – только что рапортовали о начатой ими спасательной операции, операции по спасению почти утраченных синих. Сейчас, когда цифровой век несется вперед на всех парах, бо́льшая часть пленок стремительно оцифровывается. Оцифровка хорошо сохраняет зеленый, но беспощадна к красным и синим тонам, так что корреспонденты решили начать собирать синие, «выпадающие» в процессе переноса. Они говорят, что действовать нужно быстро. Не знаю, что они будут делать со своей коллекцией и какую форму примут «выпавшие» синие. Думаю, получится какая-то мешанина.