Сингарелла

Да, оптимистично перебил Кирилл, комбинат — это наша судьба, подарившая семье надежное настоящее, уверенное будущее, растет дочь и так далее.

Корреспондент размахнулся, демонстрируя широту души и близость возникших отношений, и отдал узкую ладонь с длинными музыкальными пальцами в крепкое мужское пожатие.

* * *

До сих пор Кириллу удивительно, что бывалый журналист не задал стандартных вопросов, после которых получаются хорошие газетные очерки о первопроходцах: как и зачем оставил отчий дом, выбрав трудный путь, без роду-племени, покорять просторы… и всё такое.

Возможно, не бывалый. А может быть, слишком варяг.

Получив от корреспондента текст рассказа, а затем и мнение жены: «Как хочешь, родной… В конце концов, это всего лишь юмореска… Или фельетон… Я ничего не смыслю в несерьезных жанрах…», — Кирилл отправил ответное письмо: «Не возражаем».

ЗАГОВОР («Ништяк»)

«Гасился свет, но кромешной тьмы не получалось, ввиду того, что сквозь желтые шторы проникал слабый свет от уличных фонарей, — обстановка в комнате становилась, что называется, интимной.

Не дожидаясь, когда соседка, до кровати которой метра три, уйдет в беспробудный сон, Афанас и Гертруда начинали свою любовную игру. Точнее сказать, Лариса едва успевала тактично отвернуться к стене, как любовь, что называется, вступала в свои права… Неблагодарное занятие — описывать широко известные для подобной ситуации картины: риск впасть в стилистические клише, уже порядком набившие оскомину в мировой литературе и кинематографе, — лучше отметить что-нибудь оригинальное, хотя бы для слушателя, непресыщенного жанром.

К таким непресыщенным слушателям относилась и Лариса. Как ни пыталась она затыкать уши, закапываясь под одеяло и под подушку, все же до нее доносилось восторженное: „Ништяк!“ — в исполнении Гертруды. Иногда звучало нейтральное, но теплое: „Дура…“ — в другом исполнении.

Подневольная слушательница пыталась даже напевать про себя, но в голову лезла только любимая Афанасова песня:

„…Знаю, я не так уж молод,
Но еще силён мой молот.
Наковальня стонет звонко,
Коль в руках моих девчонка
Сингарелла, Сингарелла!..“

Ларису спасало то, что песнь любви не бесконечна, и через некоторое время неистовые рабы Гименея отходили ко сну. Но еще час-другой, а то и до самого утра, не могла уснуть ранимая Лариса, переживая бестактность в свой адрес со стороны, в общем-то, неплохих соседей.

Она сходила в профком с просьбой перевести ее жить к таким же незамужним женщинам, как и она. Видимо, ее сбивчивые объяснения относительно разности интересов холостых и семейных показались неубедительными, поэтому ей простодушно объяснили, что, во-первых, мест в холостяцких комнатах пока нет, а во-вторых, жить втроем, это лучше, чем вшестером. Слова: „Не правда ли?“ — показались ей тонкой формой глумления, но возразить она, по скромности, не сумела.