Сингомэйкеры

– Вы прекрасно все формулируете. И наши ощущения облекаете в четкие слова. У Макгрегора хороший помощник, я вижу. И даже соратник.

Штейн пробурчал:

– Ислам, ислам… Черт бы его побрал!

– Ислам непредсказуем, – сказал с кривой улыбкой Гадес.

– Все так, – ответил Макгрегор с тоской. – И лидеры у исламистов выбираются не толпой идиотов, как во всех демократических странах, а выдвигаются на роль вожаков благодаря уму, силе характера, отваге… С исламом потруднее, но, к счастью…

Он умолк, взглянул на меня искоса и смолчал. Зато Кронберг договорил:

– К счастью, можно обходиться и без исламских стран. Потенциал человеческих ресурсов достаточен.

Они переглянулись, им всем понятно, я же, ощутив недоговоренность, деликатно промолчал. Хотя от меня вроде бы и нет больше тайн, но некоторые вещи я должен, видимо, понять сам. Но в глубине мозга отложилось: потенциал человеческих ресурсов достаточен для чего?

Кронберг сказал задумчиво:

– Главное, суметь продержаться Европе… В Европу я зачисляю и Штаты, понятно. А для этого нужно постоянно подбрасывать плебсу всякий цирцензес. Хлеба уже у всех хватает, как и пива, а цирцензес требуют еще и еще. Желательно, все более грандиозное… Юджин, наш дорогой Макгрегор говорит, что вы в любой момент готовы предложить что-то еще для отвлечения плебса от массовых выступлений?

– Конечно, – ответил я, не моргнув глазом.

Он прищурился.

– Например?

Я сказал неторопливо, формулируя на ходу, сейчас многое поставлено на карту:

– Можно организовать очень прогрессивное движение за легализацию зоофилии…

Гадес спросил недоверчиво:

– Это что же… с животными?

Я пожал плечами.

– А какая разница?

Штейн хохотнул.

– Юджин абсолютно прав! Какая разница?

Гадес повернулся к нему всем корпусом.

– Что ты имеешь в виду?

Штейн пояснил весело:

– Какая, говорю, разница, с какими животными трахаются эти животные? Вчера трахались только с самками своего вида, потом мы, чтобы чем-то занять их, разрешили им трахаться друг с другом… в смысле самец с самцом. Теперь только и разницы будет, как мудро предлагает наш самый юный член, что будут трахать коз, собак, овец и прочую живность. Какая разница, говорю и я, все равно животные с животными!

Гадес поморщился.

– За что я вас люблю, так за искренне людоедские высказывания. Как будто мы марсиане. Они такие же люди. Ну, почти.

Кронберг постучал по столу.

– Тихо-тихо. Итак, поступило предложение о легализации зоофилии. Юджин полагает, что это снимет на какое-то время напряженность в обществе, направит энергию в иное русло…

Макгрегор хохотнул, мы энергию в это «иное» русло направляем еще с сексуальной революции.

Кронберг смотрел на меня очень внимательно.

– Юджин, – проговорил он, – я в первую очередь поздравляю себя, что сумел заприметить вас. Вы нигде не высовываетесь, но работы ваши говорят сами за себя. Мне понравился ваш жесткий стиль.

Я пробормотал:

– Жесткий?

– Не удивляйтесь, я имею в виду выводы, к которым вы пришли. Вернее, даже не вы, а всякий читающий ваши работы непременно приходит к определенному мнению. В этом ваша сила.

Макгрегор посматривал на него лениво и вальяжно. Кронберг вообще посмотрел на одного, на другого, те ответили ему едва заметными кивками. Кронберг улыбнулся, я смотрел, как он сделал глоток шампанского, Макгрегор тоже смотрел с ожиданием.

Кронберг проговорил неспешно:

– Я рад, что наши мнения совпадают. Мне кажется, наш юный друг мыслит правильно. И все его работы… гм… в русле нашей доктрины.

Сердце мое начало стучать чаще. Вообще-то в другом случае я бы обиделся, какой же юный, почему с такой снисходительностью, но если правильно понимаю, тут нет никого моложе лет так это за девяносто, а кое-кто и очень здорово за, скорее здесь почти все под сотню, с этой пластической хирургией на глазок возраст не определишь, так что я в самом деле еще желторотый…

…но даже при моей желторотости я уже с ними вровень, пискнула глубоко спрятанная мысль. Держись, Юджин! Не раскрывайся.

Кронберг перевел взгляд на меня. В его глазах я видел сомнение, наконец он сказал с затруднением в голосе:

– Мы – старые волки, все повидали. А Юджин – молод, в нем еще много идеализма.

– Он ученый, – напомнил Макгрегор.

– И очень трезвый ученый, – добавил Штейн. – Ты сам говорил о выводах!

– Говорил, – согласился Кронберг, – но это абстрактные выводы. Одно дело говорить о древних египтянах, другое – о наших современниках.

Гадес подумал, сказал медленно:

– Мой голос – за.

Штейн сказал немедленно:

– Я уже сказал – за.

Кронберг, улыбаясь, произнес с удовольствием:

– Я – за. Поздравляю, Юджин!

Я спросил осторожно:

– С чем?

Все трое улыбались, вместо Кронберга ответил Макгрегор:

– С последним апом.

– Ого, – вырвалось у меня. – Как это… последним?

– Потому что последним, – сказал Макгрегор, улыбаясь.

– В самом деле, – заверил Кронберг. – Это немало. С этого дня для вас действительно не остается никаких тайн, Юджин. Я имею в виду, тайн в нашей организации.

Макгрегор сказал лениво: