Сингулярность

– Общество... Демократия... Не допустит... – беззлобно передразнил Монтини. – Наивный ты. Демократия в Штатах закончилась в начале века. Теперь там диктатура помешанных на собственной исключительности маньяков, которые, как бешеные псы, бросаются на любого, кто эту исключительность оспаривает. В Америке, прикрываясь лозунгами о свободе и демократии, развивается особо изощренная форма нацизма. Свободы слова, выбора, собраний уже не существует. Общество зомбировано Интернетом и СМИ и превратилось в послушное стадо, запуганное страшилками про террористов, Россию, Китай и то, как они хотят Америку разорить и разграбить ее несуществующие богатства. И все это для того, чтобы страной мог управлять десяток семейных кланов, которые владеют практически всем национальным богатством. Так что забудь... Нет там ни хрена никакой демократии. А на ООН Штатам было всегда насрать, и на Брюссель тоже. Там вообще сидит кучка бесполезных болтунов, чуть не разваливших Европу. Они уже хоть и не смотрят Вашингтону в рот так откровенно, как десять лет назад, но все равно ничего сделать не смогут потому, что в Европе до сих пор стоят американские войска. Так что надежд на мирную развязку почти нет.

– Ты что, смотришь новости? – с уважением в голосе спросил Ник.

– Да какие новости! Наши СМИ куплены американцами и поют под их дудку. Штатовские каналы вообще смотреть нельзя, там все рассчитано только на полуграмотных дебилов. А мысли – это так... Что сам додумал, что прочитал в умных книжках во время долгих перелетов, пока мотался по конференциям.

– У меня такое ощущение, что все летит к чертям, – доктор Ривье снова уткнул взгляд в бокал, где на дне в приглушенном свете ламп расплавленной медью переливался коньяк. – Как будто в замедленной съемке смотришь, как со стола падает ваза, а сделать ничего не можешь. Только ждешь, пока она разобьется вдребезги и осколки разлетятся по полу. Жутко как-то.

– Да. Хорошего во всем этом мало, – со вздохом согласился Монтини. – Только мне вот эту вазу нежалко. Миру давно нужна серьезная встряска. Посмотри, как мы живем. Что с нами стало? Мы отошли от ценностей, тысячелетиями прививаемых нам человеческой цивилизацией. Понятия добра и зла размыты. Добром стало называться то, что выгодно тебе, а все, что не выгодно – злом. Понятие правды вообще перестало существовать. Мир захлестнули потоки лжи, поддерживаемые политиками, Интернетом и СМИ. Люди полностью перестали самостоятельно мыслить и, как стадо, бредут по тропинке навязанных потребностей, протоптанной глобальными корпорациями. Женщины не рожают детей, а заводят себе котят, а потом заводят для них красочные блоги в Интернете и называют этих животных «мой сыночек» и «моя дочурка». Почему? Потому, что их цель в жизни не семейное счастье с любимым человеком, а борьба с секущимися кончиками волос. А мужики? Мало того, что спят друг с другом, так еще пудрят яйца, делают педикюр и интимные стрижки. Наши священники и те через одного ударились в педофилию и наркоту. Это что, нормально? Нет, амиго, западный мир разлагается и вонь от этого гниения американские авианосцы разносят по всему миру, стараясь и остальных превратить в безвольных рабов культуры бездумного потребления, навязываемой их корпорациями.

– Но посмотри, как вырос уровень жизни, – вяло возразил Ник, подвинув пустой бокал ближе к стоящей на стойке бутылке коньяка. – Если бы не, как ты говоришь, корпорации, мы бы до сих пор пользовались проводными телефонами.

– Не факт, – дреды Майка несогласно качнулись, и он плеснул в подставленный бокал немного напитка. – У нас повысился не уровень жизни, а уровень потребления. И то не у всех. Почти четверть европейцев существует на средства, которые значительно ниже прожиточного минимума. Это я не беру румын и болгар. Там вообще нищета. Так что этот твой уровень жизни доступен не многим. Но зато успех теперь доступен каждому. Ведь успех сейчас измеряется не талантом и достижениями, даже не кучей заработанных бабок, как еще двадцать лет назад. Успех теперь измеряется количеством лайков в соцсети, которые прыщавые задроты поставили, глядя на чью-то накачанную ботоксом жопу.

– Да ты еще и социолог, – протянул начинающий хмелеть доктор Ривье.

– Скорее, не социолог, а социопат, – невесело рассмеялся Монтини и обнял приятеля за плечи. – Так что, мой друг, мне совсем не жалко падающей вазы. Я даже хочу, чтобы она разбилась на такие мелкие кусочки, чтобы их совсем нельзя было склеить. И я даже рад, что завтра мы будем во всем этом принимать самое непосредственное участие.

– Все равно жутковато немного, – неуверенно пробурчал Ник. – Ведь до нас никто такого не делал.