Синяя борода

– Подать знак, любой знак, что беспокоишься обо мне. А у тебя за четырнадцать лет времени на это не нашлось, ни одного телефонного звонка, ни одной открытки. А теперь ты вдруг появляешься, словно фальшивая монетка, от которой не отделаться, и на что рассчитываешь? Рассчитываешь сразу же в койку.

* * *

– Ты хочешь сказать, мы могли бы и дальше встречаться? – спросил я с недоверием.

– Встречаться? Это как это – встречаться! – передразнила она сердито. Гнев ее отозвался в куполе карканьем передравшихся ворон.

– По части любви у Мерили Кемп никогда не было недостатка. Отец так любил меня, что избивал каждый день. Футбольная команда в школе так меня любила, что после выпускного бала насиловала всю ночь. Импрессарио в варьете «Зигфельд» до того меня любил, что заставил сделаться одной из его шлюх, не то грозился вышвырнуть вон, да еще плеснуть кислотой в лицо. Дэн Грегори уж так был влюблен, что спустил меня с лестницы из-за дорогих кистей, красок и всего прочего, что я тебе посылала.

– Что он сделал? – переспросил я.

И тут она рассказала мне всю правду о том, как я стал учеником Дэна Грегори.

Я был потрясен.

– Но… но ему же нравились мои работы, разве нет? – запинаясь спросил я.

– Нет, не нравились, – ответила она.

* * *

– Так мне первый раз из-за тебя досталось. Второй раз он избил меня из-за тебя тогда, в день Святого Патрика, когда мы переспали и ты навсегда исчез. Вот так, рассказывай теперь, как ты чудесно со мной обходился.

– Мне никогда еще не было так стыдно, – пробормотал я.

– А что ты со мной делал, помнишь? Водил меня на эти прогулки – глупые такие, счастливые, замечательные.

– Да, – сказал я, – помню.

– А еще ты тер ступни о ковер, а потом касался пальцем моей шеи, так неожиданно.

– Да, – сказал я.

– И еще мы с тобой такое выкидывали, – сказала она.

– Да, тогда в каморке, когда были вместе.

Она снова взорвалась:

– Нет! Да нет же, нет! Дурак ты! Ну и дурак! Невообразимый дурак! Когда ходили в Музей современного искусства!

* * *

– Значит, ты потерял на войне глаз, – сказала она.

– Как Фред Джонс, – говорю.

– И как Лукреция и Мария.

– А кто это?

– Моя кухарка, – сказала она, – и прислуга, которая привела тебя сюда.

* * *

– У тебя много боевых наград? – спросила она.

На самом деле их у меня было достаточно. У меня две бронзовые медали «За отличие», и «Пурпурное сердце» – за ранение, да еще жетон – благодарность в Президентском приказе, и Солдатская медаль, и медаль «За образцовую службу», и Лента за участие в европейско-африканской ближневосточной кампании с семью звездами – по числу сражений.

Больше всего я гордился Солдатской медалью, которой награждают того, кто спас другого солдата, причем не обязательно в бою. В 1941 году в форте Беннинг, штат Джорджия, я вел курс по технике маскировки для будущих офицеров. Я увидел, что горит казарма, подал тревогу, потом дважды туда входил и вынес двух солдат, которые были без сознания.

В бараке, кроме них, никого не было, да и не должно было находиться. Они напились, и пожар начался, по-видимому, из-за их неосторожности, за что им дали два года принудительных работ без оплаты и лишили льгот при увольнении со службы.

Насчет медалей: Мерили я сказал, что получил то, что мне причиталось, не больше и не меньше.

Терри Китчен, кстати, страшно завидовал моей Солдатской медали. У него была Серебряная звезда, но он считал, что Солдатская медаль в десять раз ценнее.

* * *

– Когда вижу человека с медалью, так бы и расплакалась, обняла его и сказала: «Бедный ты мой, сколько ж тебе пришлось вынести, чтобы жена с детишками спокойно жили».

И еще она сказала, что ей всегда хотелось подойти к Муссолини, у которого орденов и медалей было столько, что места на мундире не хватало, и спросить: «Раз вы совершили столько подвигов, как это от вас еще что-то осталось?»

А потом она припомнила проклятую мою фразу в разговоре по телефону.

– Значит, говоришь, на войне от женщин, как от вшей, недостатка не было? Только вычесывать успевай.

Извини, говорю, мне очень жаль, и в самом деле, напрасно я это сказал.

– Никогда раньше не слышала этого выражения, – сказала она. – Пришлось догадываться, что оно значит.

– Да забудь ты это.

– Знаешь, что я подумала? Подумала, что тебе встречались женщины, которые за кусок хлеба для себя и детей своих да стариков на все пойдут, ведь мужчины или погибли, или воевали. Ну что, правильно?

– О Господи, хватит, – простонал я.

– Что с тобой, Рабо?

– Достала ты меня, вот что.

* * *

– Вообще-то не трудно было догадаться, – сказала она. – Ведь, когда война, женщины всегда оказываются в таком положении, в этом вся штука. Война – это всегда мужчины против женщин, мужчины только притворяются, что дерутся друг с другом.

– Бывает, что очень похоже притворяются, – сказал я.

– Ну и что, они ведь знают, что о тех, кто лучше других притворяется, напишут в газетах, а потом они получат медали.

* * *

– У тебя обе ноги свои или есть протез?

– Свои.

– А Лукреция, служанка, которая тебе дверь открыла, потеряла и глаз и ногу. Я думала, может, и ты потерял ногу.

– Бог миловал.