Синяя борода

– Как знать, а вдруг вам станут известны очень ценные для нас сведения, – ответил он. – Как знать, а вдруг вы сумеете оказать услугу своей родине.

– У меня ощущение, будто весь мир вдруг сошел с ума, – сказала она.

А он ответил, что мир давно уже превратился не то в тюрьму, не то в бедлам.

И тогда, в доказательство того, что мир сошел с ума, она рассказала про приказ Муссолини своему министру культуры жениться на ней.

Вот, по словам Мерили, как он отреагировал:

– Если в вашем сердце есть хоть капля любви к Америки, вы выйдете за него.

Так дочь шахтера стала графиней Портомаджьоре.

30

Почти до самого конца войны Мерили не знала, что ее муж – британский шпион. Она, как и все, считала его человеком слабым и неумным, но прощала его, ведь жили они прекрасно и он был к ней очень добр.

– Всегда скажет мне что-нибудь необыкновенно забавное, лестное и сердечное. Ему и правда очень нравилось мое общество. И оба мы были без ума от танцев.

Стало быть, была в моей жизни еще одна женщина, помешанная на танцах, готовая танцевать с кем угодно, лишь бы танцевал хорошо.

– Ты никогда не танцевала с Дэном Грегори, – сказал я.

– Он не хотел, – ответила она, – и ты тоже.

– Да я и не умел никогда. И не умею.

– Кто хочет – сумеет.

* * *

Когда она узнала, что муж – британский шпион, на нее это не произвело особого впечатления.

– У него были самые разные военные формы – на разные случаи, но я понятия не имела, чем они отличаются. На каждой полно нашивок, поди разбери. Я никогда не спрашивала: «Бруно, за что ты получил эту медаль? Что это за орел у тебя на рукаве? Что это за кресты по углам воротника?» И когда он сказал, что он – британский шпион, для меня это значило одно: еще какие-то побрякушки военные. Мне казалось, что к нам это не имеет никакого отношения.

После того, как его расстреляли, она боялась страшной пустоты, но этого не случилось. Тогда-то она и ощутила, что настоящие ее друзья, которые с нею останутся до конца жизни, – простые итальянцы.

– Где бы я ни появлялась, Рабо, ко мне все относились с сочуствием и любовью, и я платила тем же и плевала на то, какие там побрякушки они носят!

– Я тут у себя дома, Рабо, – сказала она. – Никогда бы здесь не оказалась, не помешайся Дэн на Муссолини. Но у этого армянина из Москвы в башке винтиков не хватало, и благодаря этому я дома, дома!

* * *

– Теперь расскажи, что ты делал все эти годы, – сказала она.

– Ничего особенного. Моя жизнь кажется мне удручающе неинтересной.

– Ну ладно, давай рассказывай. Потерял глаз, женился, дважды произвел потомство, говоришь, что снова занялся живописью. Насыщенная жизнь, насыщеннее не бывает!

Да, думал я, с того дня Святого Патрика, когда мы сошлись и меня распирало от счастья и гордости, в моей жизни кое-что происходило, хотя не много, не много. У меня было несколько забавных солдатских историй, которые я рассказывал дружкам-собутыльникам в таверне «Кедр», рассказал и ей. У нее была настоящая жизнь. Я собирал забавные байки. У нее был дом. Я же почувствовать себя дома и не мечтал.

* * *

Первая солдатская история:

– Когда освобождали Париж, я решил найти Пабло Пикассо, это воплощение Сатаны для Дэна Грегори, и убедиться, что с ним все в порядке.

Пикассо приоткрыл дверь, не снимая цепочки, и сказал, что занят, не желает, чтобы его беспокоили. Всего в нескольких кварталах от дома еще пушки стреляли. Пикассо захлопнул дверь и защелкнул замок.

Мерили расхохоталась и сказала:

– Может, ему было известно, какие ужасные вещи говорил о нем наш господин и учитель. – И добавила: знай она, что я жив, она сохранила бы фотографию из итальянского журнала, которую только мы с ней могли по-настоящему оценить. На фотографии был коллаж Пикассо: разрезанный плакат, рекламирующий американские сигареты. На плакате три ковбоя курят вечером у костра, а Пикассо сложил куски так, что получилась кошка.

Из всех имеющихся на земном шаре специалистов по искусству, наверно, только Мерили и я знали, что изрезанный плакат – работа Дэна Грегори.

Неплохая идейка, а?

* * *

– Похоже, это был единственный раз, когда Пикассо обратил хоть какое-то внимание на одного из самых популярных американских художников, – предположил я.

– Похоже, – согласилась она.

* * *

Вторая солдатская история:

– Я попал в плен за несколько месяцев до конца войны, – рассказал я. – В госпитале меня подлатали и отправили в лагерь для военнопленных под Дрезденом, где практически нечего было есть. Продовольствия в том, что когда-то называлось Германией, не было. В лагере все отощали – кожа да кости, кроме человека, которого мы сами выбрали делить пайки. Он никогда не оставался с едой наедине. Мы ждали, когда ее привезут, и все тут же при нас делилось. А он все равно почему-то выглядел сытым и довольным, а мы превращались в скелеты. Оказывается, он потихоньку подбирал крошки и слизывал то, что прилипало к ножу и поварешке, и наедался.