Синяя и белая полоса его жизни (СИ)

Народ стекался на центральную площадь Храмового Квартала. Вообще, по началу и сами не заметили, как неизвестно откуда понабежало множество нелюдей, притаскивая с собой охапки дров, перекрывая все подступы к площади, возводя баррикады и складывая огромное кострище. Люди, по натуре своей ищущие самые стандартные решения, быстро сошлись на том, что у Старших Народов случился какой-то общий праздник, и даже атмосфера резко наполнилась каким-то особенным настроением. У всех переулков и улиц, ведущих к главному месту проведения торжества, появилось множество эльфов, гномов и краснолюдов, раздающих сладости с какой-то подозрительной вежливостью и навязчивостью. Взрослым разливали вино или чего-нибудь покрепче.

Пока не пришли стражники. Тогда их энтузиазм заметно упал.

Роше не видел смысла скрываться, как и Синьагил со своей паствой, но и не знал какой шаг предпринять. Отправить людей по домам означало упустить свихнувшегося эльфа из виду, потерять Вигу раз и навсегда, и всего лишь отложить террор до нового сборища сил. Такой, как этот пастырь, не остановится не перед чем, лишь бы завершить начатое - Роше это прекрасно понимал.

Он боялся лишь упустить из виду, когда действия нелюдей примут другой оборот. Поэтому был наготове, как и весь его отряд, бродивший частью здесь в гражданском, частью пытаясь спрятаться и иметь хорошие точки обзора сверху на всю эту вакханалию.

И все же люди не были лишены здравого смысла, пусть слово «халява» и вызвало в них необратимое желание взять побольше. Мамы старались увести своих малышей, их мужья оттаскивали за космы их самих, не забывая прихватить какой-нибудь съедобный приз напоследок. Люди чувствовали неладное и старались поскорее покинуть опасное место.

Площадь быстро наполнялась Старшим Народом, а из людей среди них были только через чур любопытствующие, либо же совсем бесстрашные, и это не считая людей самого Роше и Талера, коих прямо в гущу событий отправили совсем немного. Если начнется потасовка - будет и давка, а терять своих ценных людей на такой ранней части представления – глупо. Кроме того, как ни крути, их обступят нелюди, а это все равно, что выходить одному в поле врагов. Так рисковать Роше не мог, и его команда должна была по первому сигналу уйти из толпы.

Время двигалось медленно, тянулось, но никто не терял бдительности. Теперь главное – не дать спешке прорваться и порушить хрупкое, пока сохраняющееся, равновесие.

По одной из улиц проехал обоз, украшенный цветами и рисунками животных. Он мог бы показаться даже красивым, и, если судить по взглядам нелюдей, вообще мог бы сойти у них за королевскую карету. Они кричали: «Iers! Oide! Rion!»* Роше ни секунды не сомневался, что Синьагил и Вига там, внутри. Он сжал кулак, до боли и побеления костяшек, но остался на своем месте, подавив желание раскидать всех, расчистить себе путь и отобрать у больного на голову психа свою женщину. Но она бы ему не простила этой слабости, она всегда призывала продолжать операцию, что бы не случилось. Пусть сама и не всегда следовала своим словам.

Повозка остановилась. Из нее, выходя на дневной свет, появился брюнет с длинными волосами, спадающими с плеч, аккуратно расчёсанными и крайне, до непозволительного мужчине трепета, ухоженными. Его серые, как у рыбы, глаза прошлись по толпе, видимо, разыскивая взглядом тех, кто так трогательно согласился поучаствовать в этом спектакле. Он искал Роше и глава Синих Полосок знал это так же отчетливо, как и свое имя.

Синьагил быстро потерял интерес к присутствующим нелюдям, смотря на них даже не как на заблудших овец, а как на собственных рабов. Ему, стоявшему пока на первой ступеньке обоза и не успевшему сделать шага на землю, было прекрасно видно, как его преданные служители восхваляют его, поют гимны и готовы положить жизнь ради взаимной великой цели.

- Какой смысл говорить чушь, призывать к разбоям, желая свергнуть власть, если ты сам в это не веришь? – обратился эльф сам к себе, и, одновременно, к Виге, сидящей внутри повозки, под тентом, скрытой от посторонних глаз. – Если ты не уверен в том, что все твои слова – правда, то никто тебе не поверит. Вот только правда – дама переменчивая, и завтра у меня она может измениться. Я вдруг резко уверую в вечную благодать божию и справедливость, и начну сеять разумное, доброе, вечное. Ты, к сожалению, этого не увидишь, милая моя Звездочка. Тебе предстоит принести себя в жертву во имя той правды, которую я даю этим страждущим сейчас.

- Значит, ты и сам не веришь в то, что творишь? – глухо спросила Вига, к которой вернулась способность двигать конечностями, а значит, выговаривать слова. – Нильфгаард?