Синяки на душе

Секретарша нерешительно посмотрела на него. У сотрудников Робера Бесси всегда был очень занятой вид, и если не звонили им, они звонили сами и называли ее «малыш» или Элиза. Этот крупный человек, спокойный, беспечный, мало напоминал ответственного за связь с прессой. К тому же ее мучило любопытство: он всегда подавал ей пальто, вставал, чтобы зажечь ей спичку, и, казалось, ему совершенно неизвестен такой стиль общения, как «наскок», принятый в конторе. Он здесь всего три дня, а бюро уже изменилось. Никто не орет, не бегает по коридорам, бормоча «простите», если наталкивается на кого-нибудь в дверях. Что скажет месье Бесси, вернувшись из Нью-Йорка? И еще: ему звонили очень редко, и звонки были довольно странные: иногда звонила его сестра, и он разговаривал с ней, как с любовницей, а иногда звонила мадам Жедельман, его любовница, с которой он говорил, как старший брат.

— Месье Ван Милем, — робко сказала она, — не забудьте, в шесть часов придет Бруно Раффет.

— Бруно Раффет? — переспросил он.

Она вздохнула. Бруно Раффет ворвался в мир кино неожиданно и подавал большие надежды в конюшне Бесси. Ему было двадцать пять лет, он был чертовски красив, не бездарен и кинематографическая пресса только о нем и говорила. Секретарша встала, взяла личное дело Раффета и положила его перед Себастьяном.

— Может быть, вы почитаете его, — сказала она, — он довольно известен и довольно обидчив.

Себастьян улыбнулся, открыл личное дело и залюбовался красивым животным, которое там себя демонстрировало.

— Он, должно быть, нравится женщинам, не так ли? — сказал он.

Ответом ему был глубокий вздох. Он внимательно рассматривал правильные черты лица, близко посаженные глаза, сверкающие зубы… Ласковый волк — вот на кого был похож этот молодой человек, даже на фотографии. И к тому же алчный волк. Увы, Себастьян не видел ни одного из его фильмов.

— И о чем же я должен с ним говорить? — спросил он. Она развела руками.

— Не знаю… Это месье Бесси его… э-э, открыл, и он часто приходит сюда… э-э, посоветоваться.

Она слегка покраснела. Себастьян вспомнил о наклонностях своего друга Бесси и подумал, что надо бы непременно посмотреть на этого волчонка.

— И какой же совет, вы полагаете, я могу ему дать? — весело спросил он.

— Кроме того, чтобы он продолжал чистить свои великолепные зубы дважды в день…

— Я не знала, где его найти, и не смогла отменить встречу.

— Веселое будет зрелище, — сказал Себастьян. Конечно, это было весело. К нему зашла Элеонора, и они вместе подождали юную звезду; Элеонора была в прекрасном настроении, наговорила бедной, но, разумеется, «очаровательной» Элизе множество комплиментов, а «коллеги» Себастьяна один за другим приходили знакомиться с его сестрой — она сидела за письменным столом Себастьяна, нога на ногу, и равнодушно принимала знаки внимания. В конторе, стены которой были выкрашены эмалевой краской, царило нечто похожее на «хороший тон», в стиле «двора Людовика XIV», и это там, где обыкновенное внимание считалось верхом активности, а единственным выражением уважения — похлопывание по плечу.

Однако молодой волк, появившись в конторе, остановился на пороге удивленный, немного скованный, а прежде чем войти, перевел дух. Себастьян заметил это и сделал вывод, что с инстинктами у того все в порядке и что внешность не окончательно подавила его. Бруно Раффет был действительно очень красив: цвет лица, что называется, кровь с молоком, как и полагается у очень молодых людей, белокурые волосы, вернее, белокурая шевелюра — и большие, немного тяжеловатые руки, которые годам к сорока обещали стать утонченными и изящными, в силу профессии. Ко всему прочему, на левом глазном яблоке у него было крошечное голубое пятнышко, придававшее лицу выражение хищника во время охоты, как будто этот маленький сосудик в глазу лопнул от напряженного внимания, выслеживания, подстерегания, и от этого он действительно был похож на хищного зверя. Он вежливо осведомился о Робере Бесси, с заинтересованным видом пожал руку Себастьяну. А увидев Элеонору, растерялся. Она была не похожа на одну из старлеток, которыми кишело бюро Бесси, тем более она не была одной из тех женщин, которых теперь называют светскими (то есть женщиной богатой или такой, которая это богатство ценит), и она не была дамой-сценаристкой. Так кем же она была? А ее брат, рассеянный верзила, так не соответствующий этой конторе, который вдруг подумал, а не увлекся ли наш дорогой Робер этим малым, вряд ли поможет ему получить ответ на этот вопрос.