Синие берега

Данила и в самом деле растерян: что-то обрушилось в нем. На какое-то мгновенье из сознания выпали враждебные машины, шинели, голоса, враждебное урчание моторов, и он было засомневался, видит ли, слышит ли все это или ему казалось, что видит и слышит.

Не казалось. Нет. Он уже твердо знал, что не казалось. И вдруг почувствовал, что шоссе это, ведущее к Днепру-реке, и пыльный боярышник вдоль обочины, и еловый лес за шоссе, и белые хатки, видневшиеся вдалеке, все это пространство - чужое. Он содрогнулся. То, что всегда было родным, своя земля и - чужое!.. Непостижимо. Не укладывалось в сознании. Но это так. Сейчас это так, не надолго пусть, но так. Если всего здесь надо бояться...

Немцы продолжали перекликаться. Они перекликались громко, безбоязненно, уверенно, как у себя дома. "Дают, сволочи, знать, что они победители, а мы побежденные. - Данила скрипнул зубами. - Посмотрим. Мы будем вот так же кричать на ваших, сволочи, германских дорогах, на ваших, сволочи, улицах. Увидите. Увидите!.." Он верил в то, что подумал, он не мог не верить.

Данила подал знак, и Саша с Марией, бесшумно ступая, вслед за ним отходили в лес.

4

Машины тронулись, услышал Данила.

Рокот моторов отдалялся, потом пропал вовсе, и это значило, что немцы уже далеко отъехали и что он, Данила, тоже ушел далеко от шоссе. Но немцы знали, куда им ехать, а он теперь не представлял, направиться куда.

"Подымлю. Дымишь когда, проворней думается". Данила вытащил из кармана кисет. А нет, все равно, ничего такого, ясного, твердого в голову не приходило. Немецкие машины ни на минуту не оставляли его мыслей.

Темнота постепенно накрывала землю, деревья, словно все было лишнее, только проступившие звезды оставались нетронутыми, и далекий негреющий жар их лежал под ногами.

Данила двигался потерянный, надломленный. Неизвестность держала его в напряжении, и он ничего не мог поделать, чтоб ослабить это напряжение, успокоиться. Его вдруг осенила догадка. "Данила, Данила, черт рыжий! Вон ведь как оно выходит. Пробил немец нашу оборону и вырвался на восток, в тыл нам. Ну, так. И жать бы ему дальше. А нет. Обратно повернул. Вот, рыжий, и кумекай: не на своих же идет, там, впереди, значит, бьются наши, не отступают, значит, и норовят немцы ударить еще и сзаду, с тылу. Чего ж тут понимать. Дурья твоя голова. Точно, впереди наши. Сразу видно, не военный ты человек, Данила. Тебе в земле копаться, хлеб пахать. А ладно. Меня, немец, и на войне не проведет. Он идет. И я иду. Раз там наши. Слыхал же, светало когда, отдаленный артиллерийский гул. Значит, какой-никакой, а был бой".

Синяя тьма уже слила все, и мир, утративший свет и простор, казался тесным, безмолвным.

Лес вдруг пропал: рванул свободный ветер. "Вышли в поле", - догадался Данила. Он сделал шаг. И второй, и третий. Во мраке лежало поле, наверное, поле - ничто не мешало движению. А за ним - река. Так по карте. Глаз у него верный, памятливый. После реки придется идти наугад - у того лейтенанта последний лист карты обрывался на реке, река выходила в самый обрез карты.

Данила не виден в темноте, лишь по огоньку цигарки, то вспыхивавшему, то тускневшему, можно определить, где его рука, где рот. Он курил, курил. Еще раз затянулся, задержал в себе дым, и швырнул окурок. Окурок не успел описать полукруг, как вверх взлетел лихорадочный свет ракеты. Ракета распахнула перед глазами выхваченное из мрака поле. Поле было видно все, от края до края. Оказывается, оно покрыто редкими и низкими, уже оголенными кустарниками, будто огромные ежи. Данила припал к земле, Саша и Мария вслед за ним тотчас бухнулись возле куста. Вдалеке, увидел Данила, разбросанные, приткнувшиеся к купам деревьев хаты, словно тоже искали, куда б укрыться от этого ужасающего света. И оттуда, из селения, ударил пулемет.

Данила достал гранату, положил возле себя. На всякий случай. Ракета, пулеметная стрельба, машины на шоссе соединились, и он мысленно увидел себя стиснутым немцами. Ракета медленно угасала. Пулемет пустил длинную очередь, пули просвистели поверх голов Данилы, Саши, Марии. Пулеметчик заметил их? Нет? Заметил. Иначе не бил бы сюда, где они залегли.

Дрожавшими пальцами вцепилась Мария в траву, мокрую от росы. Пулеметная очередь вызвала в памяти городок, Лену и все остальное. Все в ней замерло, она не чувствовала своего опустевшего тела. Даже сердце смолкло и не напоминало, что оно есть. Только слезы, ощутила, быстро и горячо текли по щекам, и поняла, что плакала. Лучше б умерла она там, рядом с Леной!

- Сашенька... - едва пробормотала одними губами.

Саша, как обычно, воспринимал усложнившуюся обстановку молча и сосредоточенно. Он доверялся опыту и сообразительности Данилы. Выпутаются и на этот раз.

- Лежи... лежи... - сказал. Все-таки услышал Марию.

Пулеметная строчка перенеслась правее, еще правее. Туда, на шоссе, пулеметчик не стрелял. Нет, он их не заметил, успокоился Данила, бьет наугад. Пулемет пустил еще одну сухую очередь, как бы в никого, и умолк.