Синие берега

- Может, попалось по дороге "хозяйство Бровченко"?

- На кой нам хрен твое "хозяйство Бровченко"! - со злостью утомления выпалил красноармеец. - Тоже где-нибудь драпает.

- Э, друг... Кроме страху, выходит, ничего и не видишь, - покачал Данила головой. - Ладно, найдем свою часть. Прощевай... Далеко не забирайся, смотри, - съязвил, - вертаться устанешь. Прощевай...

- Эй, ты, "прощевай"... - уже участливо произнес красноармеец. Повороти оглобли, пока не поздно, понял? Сзади немец прет.

- Так он, немец, все время прет. Чего ж ему не переть, если драпаем...

- А, - принял красноармеец насмешливый вид, - вон с этими, - показал на Марию, на Сашу, - немца остановить собираешься? Давай. Давай. Повернулся и нетвердым, усталым шагом побрел по шоссе дальше, на восток.

Данила, и возмущенный и растерянный, смотрел вслед уходившим. "Паникерщики, - пренебрежительно подумал. - С такими остановишь немца, как же! Паникерщики..." Гневно сплюнул, как бы зачеркивая и встречу с теми, уходившими, и то, что сказал ему красноармеец. Так и не довелось узнать обстановку, чтоб сообразить, куда двигаться. Но это не смутило его. Он не сомневался, что наткнется на стрелку-указатель: "Хозяйство Бровченко". Он вернулся к своим размышлениям. "Бровченко на шоссе делать нечего, объяснял самому себе. - Раз занимает оборону, то искать его где-нибудь в лесу или по линии реки. Поверну на лес".

Пересекли шоссе, щербатое, покореженное, взломанное.

Лес начался сразу, грузными елями, кряжистыми соснами.

Данила был уверен, что именно в этом направлении надо искать свой полк: рубеж полка, помнил он, проходил много севернее. Там и под бомбежку попал с Сашком. "Ну полк отступил пусть, такое, что и говорить, возможно, а драпануть чтоб - нет!"

Хотелось есть. Рот наполнялся густой слюной, он проглатывал слюну, но еще сильнее хотелось есть. Через некоторое время во рту снова набиралась слюна. "Молчат хлопцы, - сочувственно посмотрел Данила на Сашу, на Марию. - Идут, а только и думают про харч. Ну что там мясца на один зуб и хлеба кус? Работа же какая..." А нет, не тронет он оставшейся горбушки хлеба. "Энзэ, - покачал головой. - Энзэ". Но о чем бы ни старался думать, перед глазами все время эта мучительная горбушка, будто не в вещмешке она вовсе, а у самого рта, черт бы ее побрал!..

И все-таки сдался. Не помирать же с голоду. Бог даст день, даст и пищу. Не пропадут! А сейчас поесть, сила ногам.

- Поедим, хлопцы.

Он свалил с плеч вещевой мешок, бережно взял горбушку, точными движениями финкой разрезал ее, всем поровну. На траву упали крошки, поднял их, кинул в рот. Жадно, держа хлеб обеими руками, стал жевать.

Мария откусила от ломтя, еще раз откусила, на этот раз быстрее, и стала торопливо есть. Саша исподволь взглянул на нее. "Голодна как! подумал. - Не привыкла еще..." Свой кусок съела даже раньше Данилы, на минуту, а раньше.

- Возьми, - протянул ей Саша недоеденный свой ломоть.

- Нет, Сашенька, миленький, нет... - Она заплакала. Грудь стеснило чувство благодарности, голода, стыда...

Двинулись. Шли лесом вдоль шоссе, все дальше на северо-запад.

- Марийка, возьми, - снова протянул Саша свой кусок хлеба. Он чувствовал обворожительную тяжесть в руке, к глотке все время подкатывал комок. Еще немного, и не выдержит, съест.

- Сашенька, - отвернулась Мария, чтоб не видеть его руки, - нет. Нет!

Так и шел Саша с куском хлеба, зажатым в руке.

По шоссе проносились машины. По шуму движения понял Данила, что машины держали путь в западную сторону. "Вот-те: немец сзади прет... вспомнился красноармеец. - А и наши вот прут, да вперед, на запад..." Настроение поднялось. До шоссе шагов сто.

Они выбрались на опушку. По вечеревшему шоссе на небольшой скорости шли машины. Без фар, втемную. Грузовики с брезентовым верхом, сдвинутым гармошкой, что-то слишком длинные, слишком высокие кузова. Что за черт, и обрывки доносившихся разговоров не русские какие-то, немецкие?! Но машины шли с востока, шли на запад - какие ж могут быть тут немцы! - недоумевал Данила. Выжидательно-тревожно вглядывался, вслушивался. И Саша с Марией вглядывались, вслушивались.

Машины застопорили ход. Вон их сколько вытянулось по шоссе. Захлопали вразнобой дверцы кабин, раздался топот тех, кто выскакивал из кузовов. Должно быть, остановка в пути. Теперь немецкие выкрики, гортанные, резкие, отчетливо перебрасывались от машины к машине. Каски, глубоко надвинутые на головы, не так, как обычно носят красноармейцы, черные автоматы через грудь, долгополые, серо-зеленые, цвета травы, шинели. Немцы. Немцы. Данила, Саша и Мария оцепенели, особенно Мария, даже перестала дышать: настоящие фашисты, которых ни разу в жизни не видела, - неподалеку, несколько шагов и - они. Глаза ее стали широкими, испуганными. До боли прикусила губу. Она не могла устоять на месте, ноги готовы были ринуться в сторону, все равно куда. И она ухватилась за руку Данилы. Рука Данилы, ощутила она, дрожала, и Марию совсем охватило отчаяние. "Конец?.. Конец... Конец!.." Она вглядывалась в лицо Данилы; лицо Данилы на этот раз не внушало успокоения. "Конец! Конец!.."