Читаем Синие берега полностью

Но палец на спуске не пошевелился. Да и куда стрелять? - выпало из головы. Сознание затекло, как, бывает, затекает нога, рука. Боли по-прежнему не было, страданья не было, и желания не было делать что-нибудь - бежать, стрелять, ругаться. Все, значит?..

Он сделал над собой усилие, чтобы приподняться, ничего не получилось, мускулы обмякли. И все же удалось повернуться набок. Он не заметил, как откатился к Ване Жадану. Голова пришлась на вытянутую руку Жадана, и он уткнулся в его плечо, словно и сейчас искал у него поддержки, утешения.

Но он уже ничего не искал. Он вдохнул воздух, расслабленно, медленно, и уже не выдохнул его. Он ощутил, что перестал жить.

Сянский понял это сразу.

В замешательстве оглядывался он и не мог решить, куда податься впереди и позади было одинаково неопределенно и страшно. Он почувствовал себя один на один с немцами, со смертью.

"Что же делать? Подняться? Побежать? Пуля догонит на первом же шагу. И куда бежать? Стреляют немцы, стреляют наши - кругом стрельба! Днем лучше. Видишь чужих, видишь своих. Сообразишь, где укрыться..." Страх надвигался со всех сторон, он уже сдавил сердце, сжал горло. Задушит, задушит!..

- Илюша!.. Я же ж один!.. - потерянно простонал Сянский, забыв обо всем и помня только, что остался среди вражеских танков, вражеского огня, враждебной ночи. - Илюша! - крикнул еще раз, еще, в третий раз, в четвертый... - Илю-ша-а! - Он продолжал выкрикивать это имя, вдруг ставшее самым нужным, родным, уже ни на что не надеясь. - Куда ж я?.. Куда?.. Я ж один... Илю-ша-а-а...

6

Полянцев напрягал зрение, но это было ни к чему, глаза живут только при свете, во тьме они гаснут, как всё - деревья, кусты, дороги, песок... Как ни старался, не мог он увидеть густой крушинник, где затаились пулеметы, два пулемета, увидеть траву, которую насмерть мяли гусеницы танков, и шесть сосен, прикрывавших три окопа - его, Пульки и того, справа, нельзя было разглядеть.

Удар - удар - удар!.. "Наши бьют!.." Ему показалось, много гранат, очень много, стало весело, словно удары эти отводили от него опасность и ничто страшное уже невозможно. Он даже вскрикнул озорно, задиристо:

- Давай, ребята! Давай!..

Разъяренно вздыбились огни - горели танки, и на лугу - от рощи и холма до воды - пропала ночь. Вверх, под самое небо, суматошно взметнулись сосны с темными куполами, сосны, прикрывавшие окопы отделения Полянцева. И тотчас в глаза бросилась неровная цепь немецких автоматчиков, они обходили пылавшие танки и, то припадая к земле, то вскакивая, то снова залегая и снова поднимаясь, суетливыми перебежками неслись мимо Полянцева на траншеи роты.

Бег автоматчиков остановили длинные и короткие пулеметные строчки из крушинника. Цепь залегла. Потом со стороны холма двинулась вторая цепь, она развертывалась и шла на Пилипенко, видел Полянцев. "Что ж Пиль молчит? - тревожился, и сердился, и ругался он. - Заело что-то?.. Решил подпустить немцев поближе?.. Меняет ленту?.." Немцы ступали в полный рост и строчили из автоматов. Немцы приближались. "Вот они..." - сцепил Полянцев зубы, будто уже слышал топот ног, прерывистое дыхание автоматчиков. "Что ж Пиль молчит, черт его побери?.."

Разом - видно, по команде, - поднялась первая цепь, повернула - на Полянцева. Он весь напрягся. "Самое время вступить в дело. Ну, "дегтярь", давай..." Он нажал на спуск. Короткая очередь. Он почувствовал упругую дрожь приклада. Палец снова надавил на курок. Короткая очередь. Немцы, шедшие на левом фланге цепи, залегли. Нет, не залегли, - свалились. Короткая очередь.

Он менял диск, и пока менял, слышал, как рядом хлопали винтовки, четко и гулко. "Мои ребята..." Он опять нажимал на спусковой крючок. Короткая очередь, короткая очередь... "А Пиль, что ж он?.. - раздражался Полянцев. - Чего ж молчит его станкач?.."

Пилипенко ударил. Почти одновременно с ним, с Полянцевым. "Тоже, значит, чего-то рассчитывал..." Пилипенко ударил. Цепь автоматчиков, не добежав до Полянцева самой малости, бросилась на землю, увидел он в отсветах дальнего огня полыхавших танков. "Попали, голубчики, под перекрестный, - радостно клокотало в груди. - Под мой и Пиля..."

Но Пилипенко умолк. "Заправляет новую ленту", - предположил Полянцев. А сам он, Полянцев, давил на спусковой крючок, крепче, сильнее. Что такое? Молчал и его "дегтярь". Разгоряченный, Полянцев в первое мгновенье не сообразил, что опять кончились патроны, что диск пуст. Протянул руку. "Где они, запасные диски? Где?.. Где?.. - возбужденно шарил рукой. - Вот тут положил... Вот тут... Эх!.. И надо же такое... Ну, наконец!.." Схватил диск. Пока будет вставлять диск, немцы сделают перебежку! Чертов Пилипенко, молчит! А может, ранен, убит? Слишком долго, если меняет ленту. Столько времени не требуется, чтобы заменить ленту. Да и у него так медленно идет с диском! Немцы определенно поднимутся и рванут вперед... Ну, слава богу! В порядке! В порядке!..

Полянцев снова стрелял.

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих героев
100 великих героев

Книга военного историка и писателя А.В. Шишова посвящена великим героям разных стран и эпох. Хронологические рамки этой популярной энциклопедии — от государств Древнего Востока и античности до начала XX века. (Героям ушедшего столетия можно посвятить отдельный том, и даже не один.) Слово "герой" пришло в наше миропонимание из Древней Греции. Первоначально эллины называли героями легендарных вождей, обитавших на вершине горы Олимп. Позднее этим словом стали называть прославленных в битвах, походах и войнах военачальников и рядовых воинов. Безусловно, всех героев роднит беспримерная доблесть, великая самоотверженность во имя высокой цели, исключительная смелость. Только это позволяет под символом "героизма" поставить воедино Илью Муромца и Александра Македонского, Аттилу и Милоша Обилича, Александра Невского и Жана Ланна, Лакшми-Баи и Христиана Девета, Яна Жижку и Спартака…

Алексей Васильевич Шишов

Биографии и Мемуары / История / Образование и наука
100 знаменитых отечественных художников
100 знаменитых отечественных художников

«Люди, о которых идет речь в этой книге, видели мир не так, как другие. И говорили о нем без слов – цветом, образом, колоритом, выражая с помощью этих средств изобразительного искусства свои мысли, чувства, ощущения и переживания.Искусство знаменитых мастеров чрезвычайно напряженно, сложно, нередко противоречиво, а порой и драматично, как и само время, в которое они творили. Ведь различные события в истории человечества – глобальные общественные катаклизмы, революции, перевороты, мировые войны – изменяли представления о мире и человеке в нем, вызывали переоценку нравственных позиций и эстетических ценностей. Все это не могло не отразиться на путях развития изобразительного искусства ибо, как тонко подметил поэт М. Волошин, "художники – глаза человечества".В творчестве мастеров прошедших эпох – от Средневековья и Возрождения до наших дней – чередовалось, сменяя друг друга, немало художественных направлений. И авторы книги, отбирая перечень знаменитых художников, стремились показать представителей различных направлений и течений в искусстве. Каждое из них имеет право на жизнь, являясь выражением творческого поиска, экспериментов в области формы, сюжета, цветового, композиционного и пространственного решения произведений искусства…»

Илья Яковлевич Вагман , Мария Щербак

Биографии и Мемуары
Третий звонок
Третий звонок

В этой книге Михаил Козаков рассказывает о крутом повороте судьбы – своем переезде в Тель-Авив, о работе и жизни там, о возвращении в Россию…Израиль подарил незабываемый творческий опыт – играть на сцене и ставить спектакли на иврите. Там же актер преподавал в театральной студии Нисона Натива, создал «Русскую антрепризу Михаила Козакова» и, конечно, вел дневники.«Работа – это лекарство от всех бед. Я отдыхать не очень умею, не знаю, как это делается, но я сам выбрал себе такой путь». Когда он вернулся на родину, сбылись мечты сыграть шекспировских Шейлока и Лира, снять новые телефильмы, поставить театральные и музыкально-поэтические спектакли.Книга «Третий звонок» не подведение итогов: «После третьего звонка для меня начинается момент истины: я выхожу на сцену…»В 2011 году Михаила Козакова не стало. Но его размышления и воспоминания всегда будут жить на страницах автобиографической книги.

Карина Саркисьянц , Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Театр / Психология / Образование и наука / Документальное