Синие берега

Мария перевела дыхание. Еще ночь, надо спать. Что еще покажет ей сон? И вдруг не захотелось, чтоб Андрея. Только что видела она его, он лежал у пулемета, и из сада ударили автоматы, и пули разбивали стекла окон, громко врезались в стены, оттого, вспомнила, и проснулась. А если сои покажет то, что произойдет дальше?.. Мысли слабели, терялись, она снова уходила в сон.

Проснулась в полдень.

Женщина хлопотала у печи. Услышала, Мария повернулась под одеялом.

— На тебе, дивчина, и сорочки нема. Ой же ж, биднесеньке!..

Мария вспомнила, что совсем голая, что изорвала сорочку на бинты.

Женщина не ждала ответа, будто все поняла.

— И обидрана вся. Одягнешся ось. От дочки залишилось.

Мария увидела на табурете возле кровати выглаженную сорочку и ситцевое платье в мелких розовых и голубых цветочках. А на полу лежала ее блузка с разорванными рукавами, вся в черных, серых, бурых пятнах, и юбка, располосованная с боков, сзади, и тоже в бурых пятнах и с засохшими корочками крови.

— Почекай, — остановила Марию. Та собиралась одеваться. — Зараз налью ночвы. Помыешся. Коростой вся взялась.

Мария помылась в горячей воде, надела платье. Платье было широковато в поясе. Подошла к зеркалу на простенке и не узнала себя: худое с выдавшимися скулами лицо. Зеркало, помутневшее от времени, может быть, оттого такая. Первый раз после ухода из города увидела себя в зеркале.

В хату вошел пожилой мужчина в полинялой выстиранной гимнастерке, в низких кирзовых сапогах, правый рукав, пустой, заправлен за пояс, на носу очки в железной оправе. Обвисшие углы рта делали его костистое лицо жестким.

— Ось и хозяин, — проговорила женщина.

Мужчина сел к столу, левой рукой поправил очки на переносице. Молча рассматривал съежившуюся Марию.

— Выспалась? Думал, и не проснешься уже. Сутки спала.

— Спасибо. Выспалась.

— Откуда сама?

Мария помедлила с ответом. Вспомнила Романа Харитоновича: «Вы опрометчивы… Не знаете, куда вас несчастье занесло, и сразу — все начистоту». Но видно же, хорошие это люди, подумалось. Нет, пока не все она скажет, подождет.

— Из Белых ключей.

— А куда подалась?

— Не знаю, — покачала Мария головой, опустила глаза.

— Это как же?

— Правда, не знаю…

Мужчина уловил: девушка чего-то недоговаривает.

— Партизанка?

— Нет, нет. Что вы?

— Оборвалась, вся в крови, вроде с целой дивизией воевала. Добре. Не говори, раз так надо. Сам был военный. Руку вон похоронил.

— Вы воевали? — с чувством облегчения проронила Мария.

— Не воевал. Отступал.

— Все отступали.

— Ты кто? Связистка? Санитарка? В какой части была?

— Не знаю, в какой части, — созналась Мария.

— Чего-чего? — Мужчина насторожился.

— Не знаю, в какой части, — испугалась Мария, что вызовет подозрение этих добрых людей. — Все получилось как-то…

Уход из Киева… — вынужденно стала рассказывать. — Данила с Сашей… Какая-то рота на правом берегу. Переправа… Школа…

— Андрей там еще, в школе. Стреляет еще… — заплакала она.

— Д-да… — протянул мужчина. — Стреляет еще… — Помолчал. Хозяйка, ставь на стол.

Ровными движениями разрезала женщина ковригу — ломоть за ломтем. Потом достала из печи сковороду с яичницей с салом.

— Ну, на здоровьечко…

— Съедим вот запас харча, — объяснил мужчина, — и тогда… И побираться не у кого будет. Все будут побираться. Если к тому времени война не кончится. А видно, не кончится.

— Трудно жить, — согласилась Мария. Что-то надо было сказать.

— Жить, говоришь, трудно? Это бывает. А помирать еще трудней. Вот ведь как. Добре. Хлеба вон бери. Душа живая, ей есть надо. Сала подцепляй.

Мужчина положил вилку, обтер рукой губы, склеил цигарку.

— Достань огоньку, — негромко сказал женщине. Та вынула из печи рдеющий уголек и, перебрасывая с ладони на ладонь, поднесла мужчине. Цигарка никак не разгоралась. Наконец прикурил, затянулся и взмахами единственной руки разогнал выпущенный дым.

— Як тебе, дивчина? — ласково посмотрела на нее женщина.

— Мария.

— Маруся. Нащо тоби, Маруся, кудысь ити? Залишаися у нас. Разом з нами переживеш оце лихолиття. У нас теж дочка. Постарше за тебе. Замиж пишла. Пид Брест. И онучка е. А як почалось, ниякои листивки вид неи. Ой горе ж…

Мария молчала.

Послышался дальний гул в небе. Мужчина повернулся к окну, заслонил ладонью глаза от резкого света, посмотрел вверх — где-то в стороне, невидимые, шли самолеты.

— Бомбить… — со злым спокойствием произнес. Он опустил голову.

— Куды ж ты, Марусенько, пидеш? Бачиш, як воно… — запричитала женщина, она все еще со страхом смотрела в окно, будто ждала, что самолеты повернут сюда, на хату.

Мария пожала плечами. Предчувствие, что непременно встретится с Андреем, в Москве или даже раньше, за линией фронта, возбуждало в ней нетерпенье. Сказал же: может, за линией фронта, может, в Москве. Она почти уверовала, что Андрей выбрался из школы, направился другой дорогой и потому они разминулись. Ей пришло в голову: а если доберется в Москву раньше, не застанет ее, и тогда потеряются они навсегда. И ее потянуло в путь. Скорее, скорее…

Женщине показалось: Мария колеблется, обдумывает, как ей быть.

— Ось и хозяин казав: хай залишаеться. Як нам буде, так и тоби.