Синие берега

Что же не предусмотрено? Мысленно шел он от взвода к взводу. В третьем взводе ясно, бойцы готовы к отражению атаки, у Рябова, сам проверял, тоже, и у Вано вроде бы порядок. На блиндажах по три ряда бревен — ничего накатники: сделали, что смогли. Брустверы окопов прикрыты дерном, кое-где перед ними воткнуты низкие кусты. Нет, для ориентира противнику не подойдет. Что еще, что еще? — размышлял Андрей. — Ну, на чем перебираться на тот берег есть. «Ладно, будем ждать. Мост взорву вовремя. В этом, собственно, и смысл».

Он запустил руку в свалявшиеся волосы, пальцы ощутили песок. Волосы сухие, слишком жесткие. «Колючая проволока, хоть заграждения оплетай».

Андрею захотелось есть, он был голоден, по-настоящему голоден.

— Валерик, каши или чего…

— А это мы разом. — Тон Валерика уверенный и довольный. — Народ уже по второму разу ложками стреляет. Котелки налили по края, вот и добирают, чего в обед не смогли доесть. Впрок животы набивают. — Стараясь походить на старших, присел на корточки, степенно развернул шинель, в которую был закутан котелок. — Может, на воздухе?

— А-а.

Андрей примостился напротив блиндажа — чуть что, и Кирюшкин кликнет. Валерик хлопотливо поставил перед ним котелок, еще теплый, положил ложку:

— Наворачивайте.

Андрей засмеялся, он привык, что Валерик в таких случаях позволял себе запросто обращаться к командиру. Он пристроил котелок на коленях и стал есть.

Неподалеку расположились бойцы, с шумом прихлебывали они из котелков. До Андрея доносились скупые, грубоватые шутки, сдержанные, сквозь зубы, смешки, и ругань, и короткие вздохи… Задача, которую поставил бойцам, подумал он, — воспринималась ими как обыкновенная. Настолько вымотались они, что было безразлично, какое дело делать на войне. Прикрывать отход? Держать переправу? Не все ли равно! Раз обстоятельства принуждают. На войне, собственно, постоянно от чего-нибудь зависишь. От приказания командира, от атаки противника, от всего…

— Эх, не кулеш, доложу вам, товарищ лейтенант, — довольно пробасил боец с крутыми плечами. Петрусь из Бобруйска, узнал Андрей. Петрусь Бульба. — Не кулеш, а райское блюдо, хочь и в котелок навалено. — Он сидел, скрестив ноги, и размеренно опускал ложку в котелок, выбирая кусочки мяса.

— Райское, райское, — подтвердил Андрей. Кулеш и в самом деле был вкусный. Еще бы, когда наголодался. Слова Петруся Бульбы напомнили ему шутку комбата о встрече в раю, и он усмехнулся: вот и райская еда уже…

Петрусь Бульба вычерпал все до дна, облизал ложку, сунул за голенище. Потом широко провел ладонью по губам. Не удержался, опять похвалил кулеш. Теперь разделял он свое удовольствие с Ершовым, сидевшим поодаль.

— Верно говорю, первый сорт! — восторженно крякнул Петрусь Бульба. Хлебал бы и хлебал, верно говорю?

— Про сорт давай не будем, — охлаждающе махнул рукой Ершов. — Сорт, он зависит от аппетиту. Не жрамши, и старой кобылы мясо за высший сорт сойдет.

Петрусь Бульба выдернул пучок травы и вытер котелок, домовито достал кисет, свернул цигарку.

— Покурю пойду. А то и вам на цигарку, товарищ лейтенант?

— А махра хорошая?

— Только у меня и есть такая, товарищ лейтенант. Сам на приусадебном вырастил. Уходил когда по повестке, заместо всего целую торбу добра этого прихватил. Докуриваю остаток. Свернуть, товарищ лейтенант?

— Давай махру. Сверну и сам.

Петрусь Бульба аккуратно оторвал от газеты полоску, осторожно, чтоб не просыпать, вытряхнул из кисета золотисто-зеленые крупинки махорки, передал Андрею и направился в траншею: покурить.

Андрей проводил его взглядом. Он подумал о нем, о тех, кто был сейчас рядом. Они проживут еще один день, неполный, вот этот и, возможно, еще одну ночь, тоже неполную. Во всяком случае, многие из них. Все это знали, но никто не говорил об этом, словно и не их касалось. Их одолевала злость, такая злость, что, знай о том немцы, не сунулись бы сюда, подумали бы… Но немцы не знали этого и, конечно, сунутся.

Прикрыть отход вполне могла б и рота Миши Кальмановича, вторая рота, ее меньше потрепали, — подумал Андрей, — и третья рота могла бы. «Но и я тоже. Почему бы и не я?.. Каждому, в конце концов, приходится взрывать какую-нибудь переправу. Не обязательно, конечно, переправу. Но что-то вроде. Что-то свое». Так сказать, для будущего мира сделать, чтоб был он, потом, после войны, этот мир, таким, каким хочется, чтоб он был.

Мысль эта, возникшая на пути от командного пункта батальона в роту, мысль о том, что небольшое и несложное в сущности дело — взорвать мост тоже как-то скажется, пусть капельку, на будущем, не выходила из головы. Просто она стала уже естественной. Он понял, что нужно об этом думать. Нужно потому, что это придавало силу и решимость. Он порывисто вобрал в себя воздух. Прохладный, горьковатый, у воздуха был привкус хвои.

Андрей почувствовал себя готовым ко всему. Все-таки выспался, как-никак — почти два часа, и поел вот. Он согнул полоску газеты, как бойцы делали, ложбинкой, из махорки, оставленной Петрусем Бульбой, свернул цигарку, припал к земле — быстро прикурил. И, пряча зажженную цигарку в ладонях, глубоко затянулся.