Синие берега

— Дорогуши, сволочи! Бейте же из винтарей, чтоб костей, собаки, не собрали! Братушки! Нажимайте! Тю!.. — безнадежно. — Дерьмо в касках! Надейся на сморкачей!

Рябов узнал голос: Гарри Пилипенко. Обрадовался. Хотел окликнуть Пилипенко, но получился глухой хрип. Да тот бы и не услышал, если б и крикнул. Протрещала пулеметная строчка. «Немцы наседают, — понял он, — и Пилипенко с ребятами сдерживают их».

— Сянский! Не вертись возле моей задницы! Подавай ленту! Ленту!

«А, Сянский… а, Сянский! — вдруг дошло до Рябова. — Как он тут оказался? Рыбальский где же? — Он не в состоянии постичь, что происходит. — А Полянцев?.. Да и Пилипенко не на месте где ему быть. Может, обстановка потребовала, и Писарев быстро передвинул его сюда?..»

Пулемет Пилипенко строчил, пулемет строчил.

Рябов не помнил, как добрался до Пилипенко. Он почувствовал на плечах сильные его руки. Он будет спасен, это точно, он, может быть, еще вернется к своим девочкам, надо же вырастить их.

Он успокоился, рядом Пиль, даже раны в бедре не так давали себя знать.

3

— Немец! Не-мец!!

— Орешь, слушай, зачем? — Вано сжал кулаки. — Почему, слушай, оборону бросил? Приказание было, да?

— Так немец же!.. — повторял насмерть перепуганный голос. — Прет же… А я что с ним сделаю?

Вано представил себе ефрейтора Шуранова, круглолицего, с выпуклыми и красными, как две разрезанные половины арбуза, щеками, с широкой челюстью.

— Ну — немец, и что?..

— Прет, спасу нет… — срывающимся голосом настаивал Шуранов.

— А ты — для чего, слушай?

— Так не берет его огонь, — растерянно продолжал Шуранов. — Лезет, не приведи бог!

— А Горелов — что?..

— Горелов и послал сказать, что не сдержим. Надо отходить…

Окопы отделения ефрейтора Шуранова, выдвинутые вперед, в двухстах шагах от траншеи, прикрывали лощину, выходившую к берегу. Вано послал туда, к Шуранову, помкомвзвода Горелова. «До последнего, — наставлял Вано Горелова. — Помотайте его сколько сможете. А прорвется, с нами тут, перед траншеей, почикается. Пока нам не прикажут отойти. В лощину и к берегу не пустим». И вот — ефрейтор Шуранов: «Надо отходить…»

Вано терял терпение.

— На место! — повелительно крикнул Вано. — Ползи!

— Духу уже не хватает. Ей-богу…

— Мозоли на животе натер, да? — процедил Вано сдавленным до шепота голосом, словно не хватило дыхания, чтобы кричать, и в шепоте этом отчетливо слышались злость, гнев, угроза: вот-вот с кулаками набросится.

Шуранов протяжно вздохнул, пополз обратно, к окопам своего отделения.

Из рощи стукнули орудия, несколько снарядов разорвались в середине луга. В отсветах горевших танков Вано было видно, как Шуранов грузно полз, как вдруг зачем-то шарахнулся вправо, потом подался вперед, потом влево, и снова вправо. «С ума сошел? — злился Вано. — До сих пор не знает: когда бьют снарядами, бежать зигзагом пустое?..» Шуранов опять ринулся влево, опять повернул в сторону и залег, словно то место заговорено от пуль, от осколков и всего другого, что несет смерть. Вано приподнялся над бруствером, удивленно посмотрел, где укрылся Шуранов, и в то же мгновенье как раз там разорвался снаряд. Вано даже пригнулся, ослепленный вспышкой разрыва. «Пропал!.. — подумал о Шуранове. — Умер с полным пузом страху. У трусов всегда так…»

Теперь и Вано увидел: немцы бежали к окопам, где находился помкомвзвода Горелов. Бежали на пылавшие перед окопами танки, и когда приблизились к ним, их освещенные пламенем фигуры были похожи на двигавшиеся костры, они отдалились и погасли в темноте. Бойцы открыли огонь. «Вот-вот, Горелов! Правильно, Горелов! Вот так и надо, кацо!..» торжествовал Вано. Немцы залегли. Вскочили, опять понеслись.

«Почему там пулемет молчит? — выходил из себя Вано. — Почему не сечет пехоту?..»

Немцы огибали окопы отделения. Только пулемет мог остановить наступавшую цепь. «Ворвутся в лощину, трудней нам будет, совсем трудно».

Вано еще не сообразил, как ему быть, — поодаль от танков, тех, окутанных огнем и дымом, показалась громадина с длинным прямым хоботом, выставленным перед собой, и на броне увидел Вано десант. Громадина двигалась к лощине.

— Самусев, слушай! Держи оборону! Ни шагу назад! А я с гранатой. Да?..

Вано выбрался из укрытия и торопливо пополз.

Он все делал порывисто, Вано, подчас сумбурно, как и говорил. Всегда кидался вперед, Вано, даже тогда, когда и не следовало бросаться. Такой уж он, Вано.

Он поравнялся с воронкой, ставшей могилой Шуранова. Земля тут еще пахла порохом. И какая горячая она, земля! Еще не остыла от разорвавшегося здесь снаряда. В воронке и подождет Вано танк. Он следил, как машина приближалась, медленно так, так медленно, умереть можно. Нетерпенье не давало улежать, и он ворочался с боку на бок.

Вано отвел руку с противотанковой гранатой, тяжелой-тяжелой. И как добросишь ее до танка, если рука дрожит, дрожит, проклятая! «Доброшу! Доброшу!» — убеждал он себя, и верил, что добросит, и знал, что добросит.

Танк вдруг изменил направление, просто издевался над ним, над Вано, и это взбесило его, Вано, и он метнулся танку вдогонку, во весь рост, не пригибаясь даже.