Синие берега

Вано кинулся на крик Анисимова. Обхватив немца, он клубком перекатывался с ним в темноте траншеи. Анисимов хрипел, немец хрипел, у кого-то из них булькало в горле, словно захлебывался. Вано выждал секунду — перед глазами спина немца, и голова, с нее свалилась каска. Со всего маху опустил Вано на голову немца приклад.

— Не лезь, слушай, куда не звали, сволочь-Гитлер! — прорычал, и опять прикладом. — На моей земле только мне жить! — Удар, удар. — Я тебя, слушай, и с того света достану и еще раз убью! Обязательно, слушай, убью! Вот как сейчас… — дышал он прерывисто, тяжело.

Анисимов вскочил на ноги, схватил винтовку, выроненную им, когда немец его подмял, он нетвердо держал ее в трясущейся руке. Растерянный, не двигался с места.

— Ты сдурел, слушай? — прошипел Вано. — Сдурел, да? С одним фрицем чикаться столько, когда их куча вон!..

Анисимов не откликнулся, слышно было, рванул затвор винтовки и побежал по ходу сообщения, где смешались матерная брань и немецкие ругательства.

Кто-то встревоженно дернул Вано за руку.

— Взводный!.. Вано!..

Тухватуллин?

— Немцы!.. лазай!.. наверх!.. Спасай надо дело!..

— Лазай?.. Наверх?.. — Вано не мог, не хотел поверить, что немцы обходили лощину и по гребню спускались вниз, вырывались к берегу. «А огневая точка Леонтенко, Мити Леонтенко, прикрывавшая лощину! Смяли? А Татировский где? Убит? Где он?..» И почему раньше не пришло ему в голову, что может так случиться! Спасать надо дело! Спасать надо дело! Спасать!.. Иначе какого черта нужна была огневая точка и сама траншея? И, значит, напрасна смерть товарищей? Будто прикорнули, они лежали у стенки траншеи он еще не знал кто.

Ракеты широко открывали пространство. Теперь Вано видел их, убитых. В двух шагах от него лежал Петров-второй, Миша, чуть дальше — Скворцов, Анисимов, и еще, и еще, и убитый раньше невысокий, сухощавый боец — второй номер пулеметного расчета… Лица у всех одинаковые, слабого лимонного цвета, тихие, спокойные, словно не они только что матерились, кряхтели, колотили немцев прикладами по головам, по ногам, куда попало.

— За мной все! — Вано кинулся по лощине к берегу. — Тухватуллин! Прикрывай «дегтярем»!

Вано слышал за собой быстрый топот бойцов. Они должны успеть выйти к берегу раньше, чем немцы спустятся с гребня вниз.

Опять холодным пламенем сверкнула ракета. В ее безжалостном свете отчетливо проступила лощина и видны были бойцы, бежавшие по лощине. Вслед им раздавались пулеметные очереди. Вано оглянулся: бойцы падали и не поднимались. И Тухватуллин, увидел он, тоже упал, навзничь, и тотчас оборвалась строчка его ручного пулемета.

Ракеты погасли, а другие еще не успели воспламениться, и в эти секунды темноты Вано и те, что уцелели, переползали и перебегали.

— Ходу! Ходу! — бился в лощине нетерпеливый и настойчивый голос Вано. — Ходу!!.

Вано выскочил из лощины на берег. Несколько немцев уже взобрались на гребень, побежали, тени их спускались по склону. Они уже ступили на прибрежный песок. «Один, два, три, четыре…» Ракета повисла над ними, над Вано, и все залила белым светом. Ночь стояла теперь далеко, справа и слева от света ракеты. «Пять, шесть, семь…» — лихорадочно считал Вано. Он вскинул винтовку, выстрелил. Еще раз выстрелил, еще раз. А по гребню двигались каски, каски, каски, каски… Проклятые каски! Проклятые каски!..

4

До Андрея доносился странный шум слева, и он вслушивался, но ничего толком не разобрал. Надо разведать… На войне все подозрительно, во всем опасность. Не знал он, что на танках, подбитых Рябовым и Писаревым, был десант, и когда под машинами раздались взрывы, солдаты, которым повезло и они остались живы, бросились в сторону от огня — в ивняк. Ивняковые заросли тянулись к траншее и дальше, по откосу, и к берегу.

— Тимофеев!

— Я!

— Проберитесь в лог, поближе к ивняку, понаблюдайте. Неладно что-то…

— Есть пробраться к логу.

Нетвердый свет лампы-гильзы падал на Тимофеева. Ему под сорок. Замкнутый, что-то трудное чувствовалось в его судьбе. Молча исполнял он приказания, говорил без всякого выражения, и потому плохое и хорошее выходило у него одинаково.

Андрей задержал взгляд на желтых, как пальцы курильщика, глазах, казалось, ко всему равнодушных: размозжи ему сейчас голову, он и не шевельнется. И вчера, и позавчера, и раньше, глаза Тимофеева ничего не выражали, и можно было подумать, что в них неотступно стояла смерть, что он примирился с мыслью о ней, как только пошел на войну, и ему уже ничего не страшно. Это же совсем нечеловеческое, когда не страшно, — сжалось сердце Андрея.

— Поняли задачу? — быстро спросил.

— Понял, товарищ лейтенант, — спокойно произнес Тимофеев. — Разрешите выполнять.

— В случае чего, лимонкой! Возьмите с собой: вам, чтоб отбиться, и мне будет знак. Сигнал отхода знаете. Три красных ракеты. Выполняйте!

— Есть.

Тимофеев мешковато шагнул к выходу. Андрей смотрел ему вслед и тоже вышел из блиндажа. Тимофеев двинулся зарослью. С полминуты Андрей еще слышал, как крупное тело Тимофеева раздирало кусты. Потом все пропало — и отдалявшиеся шаги и стихавший треск в кустах.