Синие берега

Тимофеев держал винтовку перед собой и протискивался сквозь кустарник — весь напряжение, весь слух, весь внимание. Он двигался осторожно, хоть ничто не выдавало опасности. Только ветер перебирал редкие уже листья на ветках, только приглушенный звук его крадущихся шагов. Он продолжал двигаться осторожно и когда, казалось, окончательно уверился, что все спокойно. Он приблизился к логу. Постоял, вслушался: ни голоса, ни шороха даже; он стоял и вслушивался… Грохот боя раздавался гораздо правее, в километре, что ли, отсюда, у Рябова, у Вано.

Тимофеев повернул было обратно, как хлопнул выстрел. Ф-ть! — успел услышать и почувствовал сильный толчок в спину. Голова качнулась назад, ноги не удержали его и он навзничь повалился в лог. Пробовал приподняться, немного, чтоб вглядеться, откуда пришел выстрел, но ничего не получалось, и, ослабевший вдруг, продолжал лежать в логу. Он прикрыл глаза, вслушивался: ветер трогал траву. «Из ивняка выстрел. — И как бы отзываясь на собственную мысль: — Точно, из ивняка. Заметили, гады», — не сомневался он.

Он не выпускал винтовку из рук, слишком тяжелую теперь, и не удержать. А удержал, прижался щекой к прикладу, хотел надавить на курок, но палец недвижен в спусковой скобе. «Хорошо, что лимонка. Отплачу гадам!»

Он поводил раскрытым ртом, чтоб глотнуть воздух, но воздух словно отошел отсюда. Наконец вздохнул, вздох получился слабый, будто и не вздох.

Тимофеев пересиливал себя, чтоб не вскрикнуть. «Не в сердце, в левую лопатку, это точно. Иначе б… — проглотил комок, застрявший в горле. — Да ничего, не надолго это. — Он вдруг испугался своей мысли. Мысль была неопределенной, возникла так, просто, чтоб не думалось о другом, худшем. Тимофеев вздрогнул: — А что не надолго? — ждал ответа от самого себя, хоть и понимал, что именно имел в виду. — Ну что не надолго? — Он собрал все свое мужество. — Ясно же — жизнь, вот что». Но не мог представить, что не поднимется и не пойдет или не поползет обратно, в траншею. Выбраться из лога, проползти малость по кустарнику и — траншея. «Это из-за боли пришло в голову, что жить осталось недолго, — не очень определенно подумалось. Что ни говори, а дельная штука жизнь. Кому не жаль расставаться с жизнью? Если и плохо живется. Каждому жаль». И ему тоже жаль, может, больше, чем кому другому. Тут и объяснять ничего не надо.

«Но отсюда уже никуда не уйти, — остановил он мысль, да и думать уже было не о чем. — Смерть, вон она, за логом, в ивняке. Поползти бы…» Совсем же просто — ползти. А лежит… И не повернуться, как пришил кто к земле! Силы покинули его, это он чувствует. Даже пальцами не пошевелить. Черт возьми! Неужели эти руки, в которых уже никакой твердости, сажали деревья, клали кирпичи, сжимали топорище и еще многое другое делали, неужели не в состоянии они оттолкнуться и выползти из проклятого лога?.. не верилось. И лог неглубокий. В самом деле, еще выстрел, и все. Оттуда, из ивовых кустов, нельзя не попасть. И попадут, если выстрелят. А выстрелят, это верно. Он вдруг понял, что боится умереть здесь, в логу, в стороне от всех. И дернулся, одолел метра полтора и в беспамятстве приник лицом к земле.

Ветер перебирал волосы на затылке. Тимофеев очнулся, кое-как повернулся на спину. «Не уйти. И пробовать не надо, — смирился он. — Они тоже не уйдут отсюда. Те, что меня убили!..»

Опять подумал о лимонке и испытал тихую радость — он отплатит им, гадам, и здорово отплатит, пусть там, в ивняке, поживут еще несколько минут, теперь торопиться ему и незачем. Надо прислушаться, установить надо, где и что — и лимонкой!..

Боль держалась, туго прищемила спину, грудь и не отпускала. Глаза смежились, и он испугался, что не откроет их. Но глаза открылись. Он всматривался в сторону, откуда шлепнул выстрел. Ничего не было вокруг пустота, только звезды над самым лицом.

Все в нем выжидало: что же дальше, что будет дальше? «А ничего дальше…»