Синие дали

Здесь на камнях я чувствовал себя на отшибе, не верилось, что кабаны повернут в мою сторону, но, честно говоря, не очень жалел об этом. Усталость и раскаленное солнце, тоскливо повисшее над седлом перевала, потихоньку сделали свое дело. Азарт расплылся в вялой лени. Хотелось хоть на минуту свернуть с пути и, окунувшись с головой в синюю тень ущелья, отдохнуть.

И вдруг Разбой залился раскатистым лаем. До меня долетел возбужденный голос Гази:

— Пошел! Держи!

Мне показалось, что воздух дрогнул. В секунду, забыв обо всем на свете, я превратился в сплошной слух, зрение и настороженность. Сердце тревожно екнуло в груди. Я прыгнул с валуна на землю и поспешил к болоту.

— Держи-и! На вас иде-ет!! — летело оттуда над камышом.

Чего бы я, кажется, не дал в этот момент, чтобы поменяться местом с любым из своих товарищей!

Разбой лаял с коротким подвывом. Голос его раздавался то справа, то слева от Гази, то приближаясь к нему, то удаляясь, то неожиданно обрывался, начинался снова, опять обрывался… Гон шел на кругах, постепенно подкатываясь к пробитым нами коридорам. Гази и его собака вдвоем делали то, чего мы не сумели добиться целой оравой.

Я перебрался через каменную осыпь, стал на кочку и, стараясь хоть чем-нибудь быть им полезным, кричал:

— Ай-я-я-яй!

Скоро над болотом один за одним прокатились три выстрела. Потом еще два! Потом еще три! Еще два! Еще!.. Еще!.. Я не успевал считать. Дуплет следовал за дуплетом. В горах гудело эхо. По-моему, каждому стрелку удалось испытать свое счастье. А Разбой все кружил и кружил. Ни жара, ни трясина, ни колючие, переплетенные друг с другом стебли камыша не могли остановить его.

Я с восхищением слушал размеренный лай собаки, мысленно представляя себе, как поднятые с лежки кабаны стремительно прыгают через коридоры, как стреляют по ним мои друзья, и неожиданно подумал: а что, если и мне подойти ближе к цепи. Может, и я разок выстрелю?

Разбой в это время был где-то в зарослях. Он, очевидно, наткнулся на новый след и стронул зверя с места, так как голос его неожиданно стал очень высоким и злобным. Я торопился как только мог. Не знаю почему, но мне казалось, что мой выстрел непременно будет счастливым. Я изодрал в кровь лицо и руки, влетел в топь, а когда выкарабкался на кочку, то снова услышал выстрелы. Они прокатились очередью по цепи стрелков и захлебнулись где-то вдали. На минуту все стихло. Я понял, что опоздал. Вдруг оттуда, где только что оборвалась стрельба, навстречу мне из камыша выбежал Андрей Зубцов. Бросив ружье, он вприпрыжку помчался к высокому развесистому карагачу, одиноко стоявшему на краю болота. Шагах в пятидесяти от него, как ураган, несся раненый секач. Наперерез секачу из камыша выскочил Разбой и, изловчившись, повис у него на ухе. Зубцов воспользовался секундным замешательством зверя, подпрыгнул вверх, схватился руками за толстый сук карагача и поджал ноги. Секач, как вихрь, пронесся под ним, ударив собаку о дерево. Разбой взвизгнул и отлетел в траву, а секач, не останавливаясь, свернул в горы и скрылся в кустах.

Все это произошло так стремительно, что я даже не сразу разобрался в случившемся. Когда я прибежал под дерево, Зубцов еще крепко держался за сук карагача, а Разбой, не шевелясь, скулил в траве. Из болота подоспели товарищи. Подошел Гази. Осторожно ощупал собаку и сразу определил:

— Ребра сломал, шайтан.

Мы сняли с дерева Зубцова.

— Почему не стрелял? — спросил его Гази.

Зубцов в ответ пробормотал что-то невнятное.

— Он стрелял, — заступился кто-то за Андрея.

Гази молча повернулся и пошел к болоту, нашел брошенное Андреем ружье и снова вернулся к нам.

— Почему не стрелял? — теперь уже зло спросил он Зубцова, вытаскивая из стволов патроны.

Зубцов молчал.

— Трус! — выругался Гази.

Он бросил ружье на землю, снял с себя куртку и положил на нее собаку. Мы хотели ему помочь, но он решительно отказался.

— Сам виноват, сам и понесу, — сердито проговорил он и, взвалив Разбоя на спину, пошел к перевалу.

Мы молча окружили Зубцова. Он виновато улыбнулся и бросился следом за Гази.

— Прости, брат. Не думал, что так получится, — услышали мы его голос, — первый раз я на такой охоте.

— А зачем хвастался? — глядя ему в глаза, спросил Гази.

Зубцов сразу осекся и густо покраснел.

— Трус! Дома сидеть надо! — сердито бросил Гази и скрылся в зарослях орешника.

Больше мы никогда не встречались с ним.

МЕТИНА

Старуха слегла перед Новым годом. Старик два дня отпаивал ее настоем малины и мяты. Потом съездил в сельсовет и вызвал врача. Врач приехал. Осмотрел больную, послушал сердце, пощупал разбухшие от простуды и времени суставы, замысловато переплетенные синими жилками, и, сняв очки, отвел старика к печи.

— Вот какое дело, Иван Кузьмич, — словно оправдываясь, проговорил он. — Выходит, в общем-то, мне и помочь вам нечем. Супруге-то сколько лет?

— Шесть десятков, — ответил старик.

— Н-да… — покачал головой врач. — Ну что же, лечить мы ее, конечно, будем, только грелками тут вряд ли поможешь. Климат для нее этот неподходящ. Тепло ей другое нужно, солнце нужно пожарче… Переехать бы вам куда-нибудь?