Синие горы

— Молчи. Сказали же — нельзя прыгать пока. Знаю, что ты всё «сама». Но не сейчас. Смотри лучше: тут синие горы ближе всего, их видно. Но пока с тобой туда нельзя. Дорога очень плохая, только на «шестьдесят шестом», а там прилечь негде. Но честное соседское: как только тебе будет можно, поедем в хребёт. Там самые что ни на есть синие горы. Замётано? — Стоя рядом, он придерживал её за талию, чтобы не оступилась и не упала в воду.

— Замётано! — Варюха не могла наглядеться на долгожданные синие горы, которые и впрямь казались совсем близкими. И неожиданно поймала себя на мысли, что ей нравится, как он поймал её сейчас на этом маленьком пятачке и то, как бережно сейчас поддерживает. И вспомнилось опять его вырвавшееся «Варенька», когда она плюхнулась на стул. Чтобы проверить свои догадки нарочито качнулась, вроде оступилась. Но Гриня широкой пятернёй прижал к себе — не шелохнуться.

— Интересно, Гриня: живёшь в такой красоте и не видишь. Неужто, чтобы увидеть всё, нужно аварию эту, смертельно испугаться? Ладно, что-то меня понесло… Пойдём, черёмуху ещё пособираем, бабуля ждёт, раз посулили. — И неохотно высвободилась от придерживающей её надёжной руки.

Гриня выскочил на крутой берег, снова подал ей руки и подтянул наверх. Варя вдруг разглядела его глаза:

— Гриха, а у тебя глаза-то в крапинку, как у кота.

— А у тебя, а у тебя, как… — Он неожиданно замялся.

— Что у меня?

Но парень замолчал. Часа два собирали ягоды. Высыпали в горбовик одно ведро, второе.

— А давай-ка поедим, Гаврош, — позвал наконец Гриня.

— Чего это я «Гаврош»?

— Да смешная ты в этой куртке дядь Лёшиной. Она тебе как платье. Давай на капот выставляй еду. Я термос достану.

Общими силами соорудили на капоте стол, Гриня достал отварную картошку. Уплетали домашние припасы, запивая горячим чаем с молоком. Варька с набитым ртом вспомнила:

— Ты не представляешь, как я хотела в больнице лук со сметанкой и отварную картошку! Принесут эти дурацкие каши-размазни, а у меня лук в глазах стоит, полная миска.

Плотно подзаправившись, опять принялись за сбор черёмухи. Ближе к вечеру оба походили на шахтёров — руки чёрные, лица черные от ягод и размазанной по лицу мошки. Умывшись, собрались и поехали домой. Добравшись до деревни, первым делом завернули к бабе Ане, вручили ей тяжёлый горбовик. Та всплеснула руками от радости: запасы сушёной черёмухи давно истаяли. А свежую набрать некому — все заняты.

— Вот порадовали старуху! Спаси вас Господь! Устала, доча?

— Нормально, баб! Я, как принцесса, провалялась больше. Это всё Гриня.

— А тебя уж мать искала. Езжайте с Богом. Ой, чуть не забыла! Какой-то парень заезжал чужой, с друзьями на городской машине. Казачок такой цыгановатый, на костылях. Я сказала, что в лесу ты, так посулился ещё вечером заглянуть. Говорит, что в больнице вы лежали. — Баба Аня замолчала, глядя на Гриню. А тот, побледнев, резко развернулся и вышел с ограды.

Каким-то чужим, незнакомым голосом спросил Варю, идущую следом:

— Довезти до дома? Или дойдёшь? — спросил, стараясь не глядеть на неё.

— Баб, если ещё раз подъедет, скажи, что мы снова уехали в лес, — крикнула бабушке уже из машины Варя. Улеглась на свою лежанку, тронула его ладошкой по затылку и тихо сказала: — Не хочу я, Гриш, никого видеть. Давай лучше снова к нашим синим горам. Там так хорошо. — И, помолчав, с улыбкой добавила: — С тобой…

Стёпка нашёлся

— Дядя Вася! Поторопись ты, температура так и не спадает! — прокричала из глубины «скорой» зарёванная молодая мамаша. Водитель, Василий Семенов, широкоплечий увалень с багровой крепкой шеей, увидел в зеркале заднего вида, что фельдшер согласно мотнула головой, и прибавил газу своей многострадальной «санитарке». До райцентра ещё минут двадцать пылить.

Они проехали уже больше получаса, и плакавший от самой сельской амбулатории ребёнок затих. Нехорошо как-то затих, и водитель запереживал. Мать — совсем сопливая ещё девчонка, в какой-то несерьёзной шапчонке, как школьница, с самой ещё нянчиться, а она уже мама.

У Василия к детям отношение своё, болючее. Потому что не дал Бог им с Галиной детей. За какие провинности? Ему там, вверху, наверное, лучше известно. Дело у обоих к сорока, а пелёнками да мокрыми ползунками в доме и не пахло.

Вскоре и райцентр показался, а потом и больница. За думками неотвязными вроде быстро и добрались. Чтобы не остудить мальца, Василий припарковался прямо к крылечку, заглушил двигатель. Фельдшер выпустила мамашу, взяла документы, а он понёс следом полиэтиленовые пакеты с вещами малыша и матери. Та бегом по крылечку — и в дверь, не отрывая взгляда от личика ребёнка в покрывальце. Того и гляди, запнётся со своей ношей. Водитель на всякий случай торопливо шёл рядом.

Войдя в детское отделение, оставил у входа свои туфли, в носках прошёл к кабинету сестры-хозяйки, передал вещи. Повернулся уходить и чуть не растоптал малыша, — взлохмаченное существо, в несвежей, мокрой на груди, маечке. Было ему, пожалуй, около двух лет.

— Фу-ты ну-ты! Что ж ты под самые ноги-то?! Чуть не порешил, — выдохнул облегчённо опешивший мужик.