Синие горы

В первый пасхальный день этой горькой весны Лизоньки не стало. Ей было 48. Всё, что было потом, — хлопоты, похороны, поминки, было вроде и не с ним. Чужими, не своими глазами он наблюдал за происходящим, как в немом кино, не слыша ни звуков, ни окриков. Казалось, что у него выключили все чувства и он уже умер. Но по странному стечению обстоятельств этого никто не замечает. И ему надо бы лежать рядом со своей Лизонькой, придерживать её странно узкие кисти рук, касаться родных плеч.

Весь год проходил, как в каком-то нелепом полусне. Всё, что он делал, было по привычке. По привычке ухаживал за скотом, по привычке ставил чайник, не особо заботясь порой, есть ли в нём вода. По привычке ходил на работу, потому что там, вне дома, кажется, была ещё жизнь: шумели пэтэушники. расспрашивая о тракторах, он показывал им плакаты и двигатели в разрезе и даже, кажется, улыбался. Но всё нутро его жило в той, прежней, жизни, где была Лиза. Он буднично с нею общался в доме — с портретами, отражением её в стеклах, выходящих во двор. То она кормила курей, то стремительно шла за огород с коромыслом, а в ведрах высилось горкой простиранное бельё.

Лёжа ночью в постели, он явственно ощущал рядом Лизонькино плечо и даже ловил её дыхание. Потом, на какое-то время наступал в голове просвет, как с тяжёлого похмелья, и он остро понимал, не будет никакой Лизоньки. Ревел в подушку. Рычал по медвежьи, изливаясь слезами, благо дом на отшибе, и никто не слышал его стонов. И услышал, так и не понял бы — будто ветер громче завыл в тихую вроде ночь.

На страничке в «Одноклассниках» чуть не каждую неделю менял свою фотографию: и на каждой он снова был с Лизой, как и раньше: летом, осенью, зимой, весной. Он бы и закрыл свою страничку, да сыновья выходили по ней на связь, как было принято ещё при Лизе, и принятый этот порядок не хотел нарушать: всё должно остаться, как при ней.

После мартовских каникул, год спустя после смерти Лизы, торопливо шёл по коридору училища и увидел её, свою Косулю — яркую солнечную, без всяких намёков на болезнь.

— Лизанька! — бросился к ней и обнял свою родную, горячую, желанную…

Похоронили их рядом, как и мечтал он год назад.

— Обширный инфаркт, — рассказали детям в больнице. — Молниеносная смерть, невозможно было спасти.

— Не смог без Лизоньки… Не смог, — утирали слёзы бабы. — Позвала оттуда. Вишь, как бросился-то к ей, сердешный.

Унеси мои грехи

Больше всего Светке хотелось, чтобы пазик ехал побыстрее, а дымный город остался в воспоминаниях, и только. Сверкнули на солнышке за пыльными стёклами дорожные указатели, торопливо мелькнули фасонистые пятиэтажки военного гарнизона, соседствующие с убогими двухквартирниками.

«Скорей, скорей отсюда», — думала вчерашняя студентка. Она хваталась за поручень сиденья на щедрых выбоинах пригородной трассы и всё равно то и дело ощутимо задевала головой стекло сбоку.

Место своего назначения на комиссии в облздраве она выбирала по одному принципу — подальше от города, от суматохи и, главное, от разбившейся в осколочки студенческой любви. Плакать и страдать по поводу неудавшегося счастья она устала. А в комиссии по распределению только рады — в деревни особо никто не рвётся. Больше через влиятельных знакомых и приблатнённых искали места в городских больницах. Ни тех, ни других у Светки в родне не водилось.

Вот и поехала туда, куда Макар телят не гонял: в деревню со смешным названием Замакариха. И с жильём там, говорят, проблем не было — при фельдшерском пункте есть комната с печью, считай, малогабаритка. Светке, выросшей в пригороде Читы в обычном доме, это не казалось смертельным.

Пазик лихо мчал вдоль сопок, покрытых отцветающим багульником, и Светкина будущая жизнь в Замакарихе рисовалась теперь примерно таким же цветом — нежно-сиреневым, багуловым.

Первая остановка была в райцентре. Пока пассажиры обедали, ей в районной больнице оформили запись в трудовой, выдали фельдшерский саквояжик и ключ от фельдшерского пункта.

— Завтра и приступишь, — напутствовала главный врач, — народ уж замотал своими звонками. Полгода всего без фельдшера, а жалоб выше крыши! Отработать нужно три года! — строго глянула она на вновь прибывший кадр. — Санитарка там есть, пенсионерка наша, поможет обустроиться.

Проследив, как кадровик внесла запись в Светкину трудовую книжку, главврач черкнула кривульку, гулко шмякнула печать на номер приказа, полюбовалась оттиском и своей подписью и торжественно спрятала документ в сейф за спиной, перекрыв на мгновение этой спиной и сейф, и даже часть полки. Ключ хранилища прощально проскрипел в замке. Светкино будущее оказалось надёжно заперто в углу за спиной главврача, туго обтянутой белоснежным халатом шириною примерно в метр. Зато взамен был вручен ключик от медпункта.