Синие горы

Однажды Худяков, покормив Андрея, поставил на пол (там прохладнее) котелок с оставшейся кашей и ушел. Андрей лежал в полузабытьи. Временами он открывал глаза и прислушивался. Все было тихо, и он снова погружался в дремоту. Обрывки каких-то далеких воспоминаний возникали у него в мозгу. Губы то складывались в легкую улыбку, то сурово сжимались, и тогда лицо Андрея становилось каменным, безжалостным.

Какой-то неясный звук заставил его вздрогнув. Прошелестела листва в лесу, но сразу все стихло.

Вдруг чьи-то копытца застучали по крыльцу. Андрей поднял веки. На пороге стоял тур. В его больших коричневых глазах с черными поперечными щелями зрачков светились и любопытство и страх. Он долго стоял неподвижно, прислушиваясь и осматриваясь. Но Андрей не шевелился. Осмелев, тур пожевал свесившийся с койки рукав куртки Худякова, а потом, уже как хозяин, протопал по полу к котелку и сразу засунул туда морду.

Не отрываясь от каши, тур приподнял короткий хвостик и просыпал на пол несколько горошков.

— Ах, невежа! — беззвучно прошептал Андрей, давясь от смеха. В груди у него что-то очень тихо засвистело. Тур услышал. Он резко вскинул голову, увенчанную гордо изогнутыми рогами. На какое-то мгновение их глаза встретились. Скользя копытами, тур стремительно рванулся к двери и исчез, будто его и не было.

Когда пришел Худяков, на бледном лице Андрея еще блуждала улыбка.

— Тут один бандит приходил, — весело прошептал он. — Следы оставил. Кашу мою сожрал.

Худяков посмотрел на пол:

— Левый рог подпилен?

— Подпилен, — изумился Андрей.

— Это Жорка, из заповедника, — сказал улыбаясь Худяков. — Привык к человеку, теперь к жилью льнет. Наверно, еще явится. Напакостил, подлец, на мою кровать.

С этого дня дело пошло на поправку, и вскоре Андрей начал вставать с койки и выходить в лес.

Мучительна была неизвестность. Иногда от перевала доносились звуки боя. Андрей узнавал тарахтенье нашего «Максима» и бухающие звуки вражеского крупнокалиберного пулемета.

— Держатся, — говорил он Худякову, — это хорошо.

Но как-то днем над поляной прошли в сторону перевала тяжело груженные «юнкерсы». Андрей и Худяков молча смотрели им вслед. Через несколько томительных минут от перевала донеслись звуки тяжелых разрывов: «ах-ах-ах!» и снова — «ах-ах-ах!». Земля сотрясалась. Сразу же в грохот бомбежки вплелась трескотня перестрелки, а потом все это потонуло в зловещем, все разрастающемся рокоте.

— Лавины… — прохрипел Андрей. — Понимаешь?

Он лихорадочно вспоминал, на какой стороне хребта — на той, нашей, или на этой, северной — больше лавиноопасных склонов. Куда пошли лавины?

Худяков, видимо, думал о том же.

— Сюда, — сказал он. — Сюда больше. Хоть бы их всех смело к чертовой матери, сволочей!

На другой день перестрелка у перевала не возобновлялась. Потом прошло еще несколько дней — все было тихо. Или немцам удалось взять перевал и они спустились на юг, или они отказались от попыток штурмовать перевал? Что же?

Утром, когда Андрей проснулся, Худяков сидел на крыльце и сбривал начисто свои седые усы.

— Думаешь, не узнают? — спросил Андрей, поднимаясь с койки.

— Узнать, может, и узнают, да не сразу, — ответил Худяков.

— Пожалуй, я пойду, — проговорил Андрей.

— Нет уж. Твое дело там, — Худяков махнул рукой с бритвой в сторону главного хребта. — А здесь мне каждый камень знаком.

Худяков встал.

— А хорошие усы были, — сказал он со вздохом. — Может, конечно, вырастут, а может, того… и не вырастут…

Оружия он не взял. Прийти обещал к вечеру. Но вечер наступил, а его не было.

Стояла та напряженная тишина, которая в лесу и в горах предшествует ночи. Сверху с буков время от времени падали на землю круглые колючие орехи. Приближалась осень.

Андрей сидел на крыльце прислушиваясь. Внизу глухо шумела река, будто там, за лесом, шел поезд и никак не мог пройти.

На мгновение он очень ясно представил себе такой вечер у себя дома, в Смоленске, а потом вспомнил знойную степь, клубы черного дыма, рогатые каски, мелькающие на путях станции, которую обороняла его рота.

— Иэхх! — проскрежетал он зубами.

Вдруг что-то взорвалось внизу, в Светлой поляне. Андрей вскочил. Перекатившись эхом по горам, грохот умолк — и снова наступила тишина.

Худяков не шел. Не пришел он и на другой день. Под вечер Андрей взял автомат, проверил затвор и вышел из сторожки. Где и как будет искать Худякова, он не знал.

Ноги плохо слушались. Он отвык ходить. Временами кружилась голова, но он упрямо спускался к реке. Стемнело. Чуть заметная и днем, тропа исчезла. Река шумела совсем близко, за деревьями. Какая-то тень мелькнула впереди и скрылась за буком. Андрей вскинул автомат и сделал шаг вперед.

— Ну тебя к дьяволу! Еще застрелишь, — послышался из-за дерева голос Худякова.

Обнимая старика, Андрей спросил:

— Как же ты в такой темноте меня узнал?

— А кто может здесь по ночам шататься? Ты да Мирзоев. Он за мной целый день бегает, как собака. Партизан хочет выследить. Выслуживается. Узнал меня сегодня, сволочь, и без усов.

— Так ведь он и мог быть?

— Он-то вперед не шагнул бы. Трус.

* * *