Синие ночи

Крестины Кинтаны были в 1966-м, показ коллекции Кристиана Диора — в 1968-м. За эти два года в политике и культурной жизни Америки столько всего произошло, что, кажется, успела смениться эпоха, но для женщин, привыкших к определенному образу жизни, это был один и тот же период. Та же манера одеваться, та же манера себя вести. Веяние. Что стало с этой манерой одеваться, с этой манерой себя вести, с этим временем, с этим веянием? Что стало с женщинами, курившими сигареты в своих костюмах от Шанель, в своих браслетах Дэвида Уэбба на запястьях; что стало с Дианой, держащей бокал шампанского и одну из минтоновских тарелок Сары Манкевич? Что стало с минтоновскими тарелками Сары Манкевич? Что стало с теннисным кортом за нашим домом на Франклин-авеню в Голливуде, с потрескавшимся грунтовым покрытием, из которого Кинтана выдергивала сорняки, стоя на пухлых детских коленках? И с чего вдруг Кинтана решила вычищать от сорняков корт, на котором никто никогда не играл (даже сетка была в дырах и, провиснув, терлась о грунт, собирая траву и пыль)? Почему считала это необходимым, нужным, даже обязательным? Или вычищать от сорняков заброшенный корт за нашим домом на Франклин-авеню значило для нее то же, что обставлять просмотровый зал кукольного домика в Малибу? То же, что писать роман? Значило чувствовать себя взрослой? Почему ей так важно было чувствовать себя взрослой? Что стало с этими пухлыми детскими коленками, что стало с ее любимым плюшевым зайцем?

Судьба плюшевого зайца мне, как ни странно, известна.

Кинтана забыла его в номере гостиницы «Ройал Гавайан» в Гонолулу.

Я узнала об этом в небе над Тихим океаном, когда мы возвращались в Лос-Анджелес вечерним рейсом авиакомпании «Пан Американ»; она сидела рядом со мной в полутьме верхнего салона.

Тогда еще была авиакомпания «Пан Американ».

Тогда еще была авиакомпания TWA[78].

Тогда еще были «ПанАм» и TWA, и «Генри Бендел» находился на Западной Пятьдесят седьмой улице, и там по-прежнему продавались платья из воздушного шифона от Холли Харп с волнистыми краями, размеры от нулевого до второго.

Сидя рядом со мной в самолете, совершавшем регулярный рейс по маршруту Гонолулу — Лос-Анджелес, моя дочь оплакивала печальную участь плюшевого зайца: брошен, оставлен, забыт. Однако к моменту, когда самолет подруливал к кишке терминала в лос-анджелесском аэропорту, печальная участь плюшевого зайца магическим образом трансформировалась в ее сознании в неслыханную удачу: номер люкс в гостинице «Ройал Гавайан», завтраки в постель. Куда убегло утро. Белый песок, бассейн. Бредем через отмель к рифам. Ныряем с плота. Плюшевый заяц даже и сейчас, можно не сомневаться, ныряет с плота.

Ныряем с плота, бредем через отмель к рифам.

Надо же! Мне всего пять, а я уже сама иду к рифам.

Это как когда кто-нибудь умирает: нельзя в это погружаться.

Могу ли я перестать нуждаться в такой дочери?

Что-то (очевидно, желание найти хоть одного живого свидетеля моей молодости) подталкивает меня к тому, чтобы найти менее древнюю фотографию Софи Лорен.

Ввожу ее имя в «Гугл».

Пожалуйста: какая-то промоакция, Софи Лорен на красной дорожке. Одно из тех сомнительных мероприятий, на которых агенты бегут впереди звезд и предупреждают об их появлении фотографов. Читая подпись под снимком, среди прочего узнаю, что Софи Лорен родилась в 1934-м — в один год со мной. Поразительно: значит, ей, как и мне сейчас, семьдесят пять. Софи Лорен — семьдесят пять, но, насколько можно судить по снимку, никто из присутствующих на красной дорожке не находит, что она не до конца осознает свой возраст. Какой же иногда вздор лезет в голову! Но почему-то этот вздор действует на меня как допинг, возвращает надежду, возрождает ощущение, что нет ничего невозможного.

35