Синие стрекозы Вавилона

Я почти силой приволок его в косметический салон и заплатил за нехитрую операцию. Сам зашел в бордель-бистро, открытый для клиентов, вынужденных коротать время в ожидании. Мурзик вернулся ко мне через полстражи, довольный. Серьга покачивалась у него в ухе. Я заметил, что даже выражение лица моего бывшего раба изменилось.

— Хочешь? — спросил я, кивая на бистро.

Мурзик честно сказал, что проголодался, а в бистро ему сегодня не хочется.

Я натянул штаны, заплатил девчонке пять сиклей сверх положенного по прейскуранту и вышел вместе с Мурзиком из салона.

Мы поели гамбургеров на площади Наву. Уютный ресторан был построен пять лет назад, на месте рабских бараков. Во время мятежа мар-бани здесь погибли десятки вавилонских граждан, отброшенных толпой на колючую проволоку под током.

Потом поели еще мяса из открытой жаровни в квартале Литаму. Взяли пива.

И еще пива.

И еще...

К вечеру мы набрались. Бездумно бродили по весеннему Вавилону, обнявшись и передавая из рук в руки бутылку, немузыкально горланили песни времен мурзикова сотника, пытались снимать девочек, озорничали и в конце концов чуть не утонули в Евфрате.

Потом Мурзик сказал, что знает одно чудесное место, где можно отдохнуть, и мы пошли в скверик с памятником пророку Даниилу. Я улегся на скамью, а Мурзик направил взор на задумчивого чугунного пророка и с вызовом продекламировал:

— Когда рабочий класс освободится, то сдохнет вавилонская блудница!

— Хашта... — сказал я, простертый на лавке. — А я не хочу... чтоб блудница... сдохла.

— Сдохнет! — упрямо сказал Мурзик. И ногой топнул. — Непременно сдохнет!

— А я не хочу! — выкрикнул я со слезой. — Кого я ебать буду, если она... сдохнет?.. Я дохлую... не буду...

— Другая народится, — утешил меня Мурзик. И плюхнулся рядом со мной на скамейку.

Я сел, хватаясь за него. Повис у него на плечах тяжелой тряпкой. И мы снова запели, раскачиваясь в такт:

— Ах, Анна-Лиза, Анна-Лиза, кому вы, блядь, теперь сдалися...

Я проснулся в своей постели. Голова у меня болела. Рядом со мной на столике стоял стакан с апельсиновым соком. Плохо соображая, я схватил стакан и жадно приник к нему.

На кухне заворочались. Донесся тихий смех.

— Анна-Лиза? — крикнул я.

— И эти две потаскушки тоже, — отозвался голос Мурзика.

Женский голос захихикал.

— Одна! — крикнула женщина из кухни. — И не Анна. И не Лиза.

— Цира!

Ну конечно, она. Тискалась с Мурзиком на его неудобной складной кровати.

Я сел на диване, подтянул трусы и взялся за свои джинсы.

— Мурзик, — сказал я укоризненно, — у тебя когда-нибудь бывает похмелье?

— Не, — сказал Мурзик, появляясь в комнате. Цира, приплясывая сзади, висла у него на плечах. — Ну как, полегчало?

Я застегнул последнюю пуговицу на ширинке.

— Принеси еще сока, а?

Мурзик повернулся к Цире. Та отлепилась от его спины и упорхнула на кухню.

— Открой ставни, — сказал я.

Мурзик подошел к окну и снял ставни. Хлынул веселый весенний свет. Золотая серьга блеснула в ухе моего бывшего раба.

— Это ты меня домой донес? — спросил я хмуро. И поднял с пола рубашку.

— А кто еще?

Цира уселась рядом со мной на диване и подала мне стакан с холодным соком. Стакан запотел. Я начал пить, из-за холода почти не разбирая вкуса. У меня сразу заломило зубы.

Цира погладила меня по спине и удобно устроила голову у меня на плече.

— Что надо? — спросил я.

— А просто так... — сказала Цира и вздохнула.

Так началось утро нашего последнего дня.

К полудню я окончательно пришел в себя. Мурзик скормил мне две противопохмельные таблетки, на всякий случай принял одну сам (я настоял). Пока мы собирались, Цира сидела, поджав ноги, на диване — в пушистом свитерке, в голубеньких джинсиках — и играла с котятами.

Наконец все было готово. Я остановил клепсидру, чтоб зря не капала, выпустил кошку с потомством на лестницу, написал маме записку, и мы трое вышли на улицу.

Цира шла посередине, цепко держа под руки Мурзика и меня. Мы добрались до офиса фирмы «Энкиду прорицейшн», поднялись на второй этаж. Сегодня у нас был выходной — день Шамаша. Поэтому никого из посторонних в здании не было.

Нас встретил Ицхак. Он был немного бледен и дергался больше обычного — нервничал.

— Проходите наверх, ребята, — сказал он. — В лабораторию. Луринду готовит там кофе.

— Что с шестым Энкиду?

— Мы с Булькой вчера нажрались, — сообщил Ицхак. — Я притащил его в офис.

— Как он?

— Пока спит.

— Пора будить.

— Рано, — сказал Ицхак. — Перед трансом разбудим. Не то сбежит или гадости говорить начнет. И без него на душе херово.

— Ну-ну, Иська. Ты нашу душу не трогай. Это не только твоя душа. Это душа великого героя...

Изя посмотрел на меня с отвращением и отвернулся.

Мурзик отцепил от своего локтя Циру и тихонько сказал:

— Это... господин, я за своей кривоногой пошел. Ждет ведь. Да и время не терпит.

— Иди, Хашта, — сказал я.

А Цира только поглядела тоскливо.

И мы с Цирой поднялись в лабораторию. В лаборатории стоял крепкий кофейный дух. На диванчике, среди сорванных со стены схем и графиков, вычерченных самописцем, дрых Буллит.

Луринду, до глаз налитая кофе, повернулась в нашу сторону и улыбнулась.

— Как настроение, братья Энкиду? — спросила она.