Синий билет

– Несчастье имеет циклическую природу, – заметил он. – Не позволяй себе впасть в самоуспокоенность. Ты никогда не будешь ограждена от этого. Никто не огражден.

Иногда наши сеансы напоминали мне спортивное состязание. Мне нравилось стараться его победить, хотя я и знала, что никогда не смогу. А иногда я прогибалась, точно старый матрас, когда уже больше не могла выдерживать наше единоборство.

Он взглянул на меня.

– Ты побледнела. Я могу считывать настроение по твоей коже. Подумай над тем, что говорит тебе твое тело.

Он передал мне бумажную салфетку, а я зажала ее в кулаке, позволив своим глазам наполниться слезами.

– Вот и хорошо, – кивнул он. – Выдави все это из себя.

Он дал мне листок бумаги.

– Увидимся в четверг.

Прием был закончен, я чуть не бегом бросилась к машине и, оказавшись внутри в полной безопасности, прижалась лбом к рулю.

5

Когда я в первый раз привела Р к себе в низкий белый коттедж в пригороде, я точно знала, что все соседки будут стоять у окон и пялиться, чтобы потом при случае, когда я выйду из дома по делам или на пробежку, ткнуть меня в бок и подмигнуть. «Высокий красавчик, – скажут они мне. – А куда же делся прежний?»

Войдя на кухню, я налила в два стакана равные порции водки и сока, чтобы ускорить процесс. На края стаканов приладила бумажные зонтики для красоты. Небольшой букетик фрезий, который он мне принес, поставила в пустую водочную бутылку, предварительно ополоснув ее водой. В гостиной он снял галстук и пиджак и аккуратно повесил на спинку деревянного стула. Мне нравились его манеры, как и красивые очертания мускулистых рук, а когда он взял стакан, мне понравилась и его улыбка. Я надеялась, что все это передастся от него нашему ребенку. И эта мысль заставила мое сердце замереть от тревоги.

Мы немного поговорили о работе. Он стал расспрашивать про эксперименты, которыми я занималась, но я сказала, что это секретно, что вообще-то было ложью, но мне просто не хотелось с ним откровенничать. Он работал в одном из стеклянных небоскребов на другом конце города и жил рядом с офисом в похожем небоскребе. Начав рассказывать, чем занимается, он оживился и стал еще красивее, но я слушала его невнимательно, не хотела терять ни секунды. Я подошла ближе, села к нему на колени и поцеловала.

– Ого! – выдохнул он, обняв меня.

Я налила нам по второй, и мы отнесли стаканы в спальню. Он стал действовать одновременно деловито и обольстительно: расстегнув на мне платье и стянув его с меня, окинул оценивающим взглядом мою фигуру, потом, прежде чем дело зашло слишком далеко, вынул из бумажника презерватив в серебристом пакетике и положил его на столик рядом с кроватью.

– Это тебе не нужно, – заметила я.

– Нужно, нужно, – великодушно возразил он, снимая рубашку.

Я немного боялась, что он каким-то образом почует таящееся во мне темное чувство. Иногда, перед тем как уснуть, я клала руки себе на живот и ощущала, как глубоко внутри что-то пульсирует, и это было, в чем я не сомневалась, осязаемым проявлением моего темного чувства, но когда я тайком прочитала об этом какие-то статьи, оказалось, что просто там пульсирует артерия, по которой бежала живительная кровь.

Я старалась держаться целомудренной скромницей, но это было невозможно. Я ничего не могла с собой поделать: меня обуревало вожделение. Пару раз, когда он целовал меня в висок, я ощущала опасность возникновения теплоты, душевной близости, а мне этого совсем не хотелось, потому что я знала: если мне это придется по вкусу, сразу же возникнут непреодолимые проблемы. Он остался на ночь, и второй раз уже не вспомнил о презервативе, как и в третий раз, утром. Акт был энергичный, вроде аэробики. После я ощущала себя непривычно здоровой, а вовсе не стыдливо униженной, мое тело неслышно пело. Он ушел рано, и я его не удерживала, меня это устраивало.

Но после его ухода я не стала собираться на работу, а наполнила мукой носок и стала его гладить, чтобы почувствовать вес и форму детской ножки. Я никогда в жизни не прикасалась к детской ножке, но мое сердце прекрасно знало это ощущение. Я же видела фотографии.

Я лежала ничком на кафельном полу ванной, и меня терзала запретная мысль о желании умереть, хотя я не была уверена, правда ли мне этого хочется. Правда и ложь перестали быть для меня противоположностями. Мое тело теперь говорило со мной на языке, которого я до сих пор не слышала.

Помимо своей воли я понимала: желать, чтобы зыбкое пламя твоей жизни сотворило нечто иное, чем то, что тебе положено, – немыслимо, но, тем не менее, вот же я тут, и я это делаю! Я не знала, как поступали с нелегально забеременевшими женщинами, хотя и допускала, что таких немало, и я не единственная. Интересно: материнство можно запретить в приказном порядке и можно ли этого тебя лишить в случае обнаружения? Или это нечто такое, что надо пережить до конца, несмотря ни на что? Моя жизнь не была вопиющим примером развращенности, и мне хотелось верить, что это меня и извиняло, хотя я знала, что ничего подобного не будет. Ведь я не могла заменить свой синий билет.