Синий кит

— Что ты не готова? Разве я зла тебе желаю? Разве я медь или кимвал? Я был с тобой лицом к лицу, а ты была со мной гадательно, сквозь экран. Глупо вышло, Софа. И что мне теперь с тобой делать? Ты думаешь, что это мелочь. Но это хуже — это слабость, и в этой слабости ты подобна своим матери и отцу. Они тоже не хотели становиться самими собой. Ты думаешь, твоя мама хотела стать истеричкой и прелюбодейкой, которая пренебрегает собственной дочерью, а отец — мужланом, который ходит от жены налево — и в отличие от нее не в силах это скрыть?

— Абра… — начала набирать София, но в голову ничего не пришло. Да, она обманула его, но кто, как не он, был виноват в этом?

— Ты лицемерка, Софа.

— Абра, я не виновата, ты меня обидел…

— Чем? Тем, что не стал отвечать на твои вопросы? Но это судьба, Софа, а судьба не отвечает ни на что.

— Но откуда ты знаешь всё это?

— То есть ты сомневаешься в том, что живешь в аду?

— Нет, но… я просто хотела знать.

— Как ты можешь что-то знать, когда ты не знаешь саму себя, а знаешь лишь отчасти? И лишь тогда познаешь себя полностью, подобно тому, как ты познана, только когда окажешься в тихом доме?

Это был тупик. Ладошки вспотели. Она не поняла последнего предложения Абры.

— Я понимаю, что пугаю тебя, творится что-то необъяснимое. Но не я тебя звал в игру, не я заставлял тебя писать — f57, хочувигру и что-то там еще. Это было твое решение, Софа. Если ты хочешь уйти, я тебя не держу. Но подумай хорошенько: ты выходишь из игры, и куда ты возвращаешься? Что тебя ждет в мире? Всем наплевать на тебя, твои чувства, мысли, кого они волнуют? Может быть, твою подругу, или маму? Или отца, который вообще, патологически не способен понять то, что ты ему говоришь, о чем спрашиваешь его? Ты уходишь — и приобретаешь настоящую смерть взамен. Я предлагаю тебе путь, а ты ленишься, как раб с одним талантом, упрекаешь меня в том, что путь этот будет не легок. Итак, ты хорошо подумала?

Нужно было что-то отвечать, но сказать «да» — означало принять запись, на которой воскресала Рената, ролики с утоплением животных, скрежещущие звуки музыки и железнодорожного полотна, сказать «да» — значило принять собственную смерть. Нет, она просто не могла умереть, зачем? Почему? За что? Господи, которого нет и не будет — ни во времени, ни в грядущем? Она не хотела умирать и не хотела жить в мире, где ее мысли ничего не значат для других, где не было теплоты душевной и обыкновенной искренности, где ее окружали пошлые Иванковы, гордые Анны Сергеевны, глупые Волобуевы…

— Я остаюсь. Я была неправа. Вина лежит на мне.

Абра ответил не сразу.

— Ты уверена?

— Да.

— Точно?

— Точно.

— Ты знаешь, какой сегодня день?

— Канун Нового года?

— Не разочаровывай меня. Сегодня тот день, в который я должен назвать тебе дату твоей смерти.

— Так.

— Двадцать девятого января ты умрешь, первого февраля — воскреснешь. Никаких сюрпризов.

Потом Абра снова написал ей о запястьях, скинул запись нового самоубийства, но все это было несущественно: София видела бессмысленность смерти двадцать девятого января, и в то же время задавала себе вопрос: что большая бессмысленность — слушать этого нечеловека, или жить в мире, лишенном всякого смысла, в мире, что пуст, как ее аквариум — вот уже который год стоящий в углу? Спроси маму, как звали рыбу-циклиду, жившую в аквариуме, она не ответит точно, спроси отца — он даже не вспомнит о рыбе. Какая разница: год или тысяча лет? Какая разница: в конце января этого года или в 2050 году? Какое это отношение имеет ко внешней тьме, в которой ей так или иначе предстоит оказаться? Она откинулась на стуле, скрип раздался посреди вечера, включила лампу, на прищепке прикрепленную к столешнице, и снова стала рисовать кита. Она не должна его слушать. Но все-таки в нем самом была правота, превосходящая рассудочность. Правота не слов, не их смысла, изначальная правота, зародившаяся задолго до того, как люди научились говорить — и даже возникли. Синий карандаш штрихует плавники. Хвост в яростной белизне лампы кажется почти черным. Над головой, в распахнутой форточке воздух извивается змеиными ногами Абры. Несколько движений пальцев по экрану, и рот Софии открывается так широко, что она это замечает, и представляет себя со стороны. Закрывает рот ладонью. И только потом осознает: вот на странице Абраксаса в сохраненных фотографиях школьный снимок Руслана — ее одноклассника, сбежавшего из дома.

Весь день она не могла найти себе места. Всё обратилось в вечное ожидание, сто раз на дню она заходила на страницу Абры, пролистывала сохраненные снимки, смотрела на петушиную голову — бесстрастную, вздорную, на женщину с колосьями в руке, напоминавшую ее мать, на Руслана, снятого на прошлом выпускном, на другие фотографии пятнадцатилетней давности. Она решила одну из них загрузить в поисковик: так и есть, она мелькала в новостях, связанных с пропажей детей. Никакого удивления. Скорее радость догадки, предвкушения того, что за Аброй есть какая-то тайна.