Синий кит

— Просто мне нужно готовиться к олимпиаде по химии, а у меня нет сил…

— Ты моя умница, — мама прижимает ее к своему каменному телу, — я верю в тебя, отлеживайся, хорошо? Больше никуда сегодня не пойдешь?

— Никуда, мама, — и повторила с придыханием, — никуда.

Спустя полчаса мама отправилась за Павлом Игоревичем в детсад. София, сидя на кухне, приканчивала вилкой на блюде макароны, которые мама называла «пастой», ей вдруг стало тоскливо от того, что она не поговорит перед смертью с отцом, сейчас она особенно остро чувствовала желание сообщить ему нежность, но сердцем понимала, что и это будет напрасно. В десятый раз задала себе вопрос: «Зачем? Зачем она поступает так, как велит ей Абра?». И в который раз по-новому ответила на него: так было определено с похорон бабушки — бесконечностью недомолвок и событий.

Перед выходом на листке, заготовленном для предсмертной записки, она набросала тонким карандашом лебедя, а тень под ним обозначила дрожащим, штрихованным треугольником.

На лестничной площадке кнопка вызова лифта не работала. Про себя София прошептала: «Не ходи, это знак», — но, помедлив, лишь улыбнулась вырвавшемуся шепоту. Запахи подъезда были резки, вторгались в ноздри, будто тоже пытались отговорить ее. Этажом ниже она ощутила смрад волглого запаха от штукатурки, высохших плевков, душок из мусоропровода, чад потушенных окурков, размещенных в подложке на подоконнике, стойкий, рвотно-нафталиновый и в то же время неуловимый дух чужих квартир.

На первом этаже ей представилось, что за дверью притаился оживший мертвец, София осторожно потрогала тьму преддверья, оттолкнула от себя тяжесть металла — и вновь оказалась застигнутой метелью.

Метель неистовствовала, машины со смородиновыми огнями заднего хода, пробивавшимися сквозь снег, останавливались перед светофорами. Идти было тяжело, София подняла над головой руку. Воздух посерел, стал расхлябанным и рыхлым, и даже сквозь всеобщую белизну, опустившую небо на высоту ЛЭП, затемнявшую окрестные дома, чувствовалось приближение вечера.

Ключи в кармане Софии были как закоченевшая полевка. Сосны новостроенным желтым забором высились впереди, в этом бору проходили школьные занятия по физкультуре. Срывались шишки, гнулись стволы, но снег, падавший и падавший, будто от самой земли, делал эти звуки беспомощными — так лепетал Павел Игоревич во время ссор родителей.

И Софии представилось — вот она идет свой последний путь, несет в себе холодную жалость к мириадам умерших до нее существ — и этот путь наполнен высоким смыслом, потому что она первая за две тысячи лет воскреснет и станет жить среди людей, которые о смерти даже задуматься бояться. И будет учить их — без страха и веры, но с уверенностью и любопытством. И тогда люди отринут страх, и будут добровольно уходить из жизни, а, уходя, воскресать, — и больше ничья осознанная жизнь не прервется, потому что так хочет она, потому что имя ей София — мудрость Божия.

Наконец, показалась улица, за которой тянулись железнодорожные пути и кладбище, а дальше город обрывался. Вывески в метель стали не читаемы, и если бы всю предыдущую неделю София не гуляла здесь, то она бы не знала, в какой стороне стоит водонапорная башня. Даже на освобожденной от камер и пешеходных переходов дороге — машины, включив противотуманные фары и дальний свет, гуськом тянулись сквозь буран. Люди не попадались на глаза, черная собака, шерстяным клубком выкатившаяся из-за гаражей, подбежала к Софии, замахала хвостом и так же незаметно скрылась за сугробом, окруженным покрышками.

София опустила голову, поелозила руками по шапке и подняла капюшон, посмотрев вперед, она различила — как огромное распятие — очертания водонапорной башни. От отца она знала, что ее высота двадцать пять метров, много это или мало? Чтобы умереть — самое то, высота девятиэтажного дома, но отчего отсюда башня казалось такой низкой, будто облепивший ее снег погружал ее целиком в землю?

София с трудом отыскала дыру в рабице, отогнула сетку еще выше и, нырнув в нее, оказалась на территории упраздненного водозаборного узла. Она оглянулась вокруг — никого, никаких следов на снегу; «Должны быть, еще рано», — подумала она и прошла мимо одноэтажных строений с заваренными входными дверями — когда-то здесь работали люди, следившие за насосами, теперь это были домовины. По пути к башне в яме, заваленном снегом, она увидела ручки перевернутой тачки; с обрубленных труб водоподачи на стенах зданий свисали огромные, крючковатые, как сосновые сучья, сосульки. Ноги чувствовали стоптанную тропу по пути к башне, кто-то время от времени бывал здесь.