Когда они шли мимо мыса Ортегаль и свежий ветерок с востока слегка подгонял корабль, заставляя его покачиваться, задрав нос, на волнах, которые будто несли его в своих объятиях, Бернардо вдруг подошел к другу, прервав его напряженную умственную работу.
— Ну как ты? — спросил он.
Антонио узнал его шаги и терпеливо ждал, пока он подойдет к нему совсем близко. Как только это произошло, он протянул руку к его мошонке и с силой сжал ее.
— Свисти! — властно приказал Антонио, но Бернардо не в состоянии был даже попытаться свистнуть, такой смех разбирал его.
— Свисти! — настаивал Антонио, но не добился ничего, кроме судорожных движений пытавшегося ускользнуть Бернардо; тогда он сжал сильнее. — Кашляй, тогда кашляй! — приказал он ему снова.
— Теперь-то что ты хочешь узнать? — пробормотал Бернардо прерывающимся голосом.
— Ничего, кроме того, что маятник у тебя завис, — ответил ему Антонио, ослабляя хватку.
Тогда Бернардо изобразил легкий кашель и сел рядом с другом.
— Что будет с тобой, когда мы вернемся? — спросил Антонио.
— Ничего.
— А что ты собираешься делать?
— Ждать!
— Ждать чего?
— Да ничего. Ждать, просто ждать, — заключил Бернардо, пожимая плечами, а затем спросил: — А с тобой что будет?
— То, что скажет твой отец.
Бернардо посмотрел ему прямо в глаза и сказал:
— Ты знаешь, что мы все деньги истратили?
— Не все, — возразил Антонио, доставая кошелек из внутреннего кармана, — вот эти еще остались.
— Эти мы тоже потратим.
— Эти?
— Да. Эти тоже.
— Отдать их тебе?
— Нет. Они твои.
— Мои?
— Да. Твои.
Антонио замолчал на мгновение, а потом сказал:
— Мое молчание столько не стоит.
— Что ты сказал?
— Что мое молчание столько не стоит.
Бернардо помолчал и затем проронил:
— Ну и сколько же оно стоит?
— Да нисколько оно не стоит; да и вообще, с чего это ему стоить сколько-нибудь?
Сын хозяина Гимарана положил руку на плечо сына писаря из Оскоса и после небольшой паузы сказал:
— Сам решишь, что с ними делать.
В это мгновение голос дозорного сообщил с марса[69]
, что слева по борту в лунном свете виден силуэт фрегата, и сразу раздалась череда команд, направленных на то, чтобы избежать его, поскольку это могло быть пиратское английское судно. Капитан тут же приказал рулевому лечь на правый борт и идти по ветру к берегу, на случай если придется искать там убежище, ускользая от фрегата; по всем правилам этого не должно было произойти, если учитывать направление ветра. Антонио прижал к себе кошелек: неожиданное происшествие освободило его от выражения какого-либо согласия или благодарности.Ничего не произошло. Фрегат шел по лоту, лавируя и держа курс ближе к берегу, одному Богу известно в каком направлении: возможно, к мысу Вилан или к Фистерре; он даже внимания не обратил на новый курс шхуны, двигавшейся с большой осторожностью от Ортегаля, дабы таким образом обойти гористые островки, которые на карте напоминали головки рачков. Бернардо и Антонио наблюдали за маневром, стоя на палубе, стараясь не мешать, внимательно следя за шквалом команд и подъемом парусов, натягиванием шкотов. Напряжение ощущалось лишь в дрожи руля, который крепко держал в руках рулевой, чтобы чувствовать корабль как никто другой.
Когда стало очевидным, что нет необходимости в таком количестве парусов, капитан задумался, оставить ли те, что уже были подняты, или вновь убрать их, и, посмотрев на небо и на морскую гладь, решил оставить все как есть и несколько ускорить прибытие в порт, — впрочем, не слишком, лишь на несколько часов, если ветер будет дуть в том же направлении и с той же силой.
Друзья больше не говорили. Бернардо ушел в каюту, а Антонио употребил остаток пути на разговоры то с теми, то с другими, в основном с первым помощником капитана, обсудив с ним различные товары и связанную с ними контрабанду, цены на рынках юга Испании, особенности андалусийских вин — все то, что могло служить поводом для обмена и выгоды не только для хозяина Гимарана, но и для него самого, видевшего в торговых перевозках один из способов улучшить свое скромное положение.