Синий роман

Странное дело, но память – штука избирательная. Я совершенно не помню, как познакомился с ней, но хорошо помню старый сад моего деда. Сад был большой и походил на лес с зарослями ажины, кустами малины, смородины и крыжовника. В абрикосовой тени черешни и двух яблонь до сих пор стоит деревянная скамейка. Рядом стол, покрытый простенькой белой скатёркой с синими цветами. Ими играет лёгкий приморский ветерок. На столе краплёные карты вперемешку со сливами всех цветов радуги. Над ними вавилонской башней возвышается недопитая бутылка дешёвого портвейна – путь к Богу. Я тихонько подкрадываюсь к столу, беру бутылку и, пока не видит бабуля, делаю два больших глотка. Глотку обжигает. И как только дед пьёт эту гадость? Хватаю со стола сливы и жадно запихиваю их в рот. «Кто закусил, уже не безнадёжен», – говорила мне Таня Кормилицына. Бабушка в летней кухне. Жарит картошку с салом. Сало на сковородке аппетитно шкварчит. Ворчит недовольная жизнью бабушка. Она умерла за два года до моего рождения. А моего деда не помнит даже его дочь. Но дождь об этом не знает и затевает своё упругое фанданго. Он прогоняет с вишни сексуально озабоченных воробьёв и сбивает с алычи сливы. Солнцем налитые плоды падают и разбиваются о жестокую поверхность стола. Из них брызжет сок. Постепенно летнее фанданго превращается в танго осени.

Завтра в школу…

Время. Нам только кажется, что оно движется. На самом деле, время – величина постоянная и мы навсегда остаёмся там, где нам было хорошо. В противном случае память бы просто отсутствовала. «Тогда, почему же мы помним не только хорошее?», – спросите вы. А я отвечу: «Это, чтобы жизнь малиной не казалась» или, как говорили древние: «Memento Mori».

После "Ахтамара" я начал чудить.

Страшные глубоководные рыбины, не обращая на меня никакого внимания, легко и грациозно летали там, где люди не имели простой возможности поплавать. Разогнав диковинных монстров, я, с чувством хорошо проделанной работы, присел на лохматый мхом камень и закурил. Как это здорово – курить на глубине в тысячу метров. Нихрена не видно, холодно и тесно (давление), но впечатления незабываемые.

Большой, но какой-то болезненно-хилый кит с татуировкой на всё пузо: "Не забуду мать родную" поедал планктон. Сначала я хотел дать ему пинка под зад, но, не обнаружив последнего, просто скорчил непростую рожу, от чего у него случился запор, и он, испросив у меня прощения, отлучился в ближайшую аптеку за пургеном.

Таксы и такси (уши по ветру, словно знамёна) сновали туда-сюда. Туда голимые. Сюда набитые до отказа. Водилам приходилось отказывать своим постоянным клиентам, не говоря уж о простых смертных, которых было большинство. Большевики з переляку взяли Зимний, три разведённых моста, телеграф, телефон, телевидение, телепузиков (всех) и напрокат проститутку Изольду Марсовну Подопристена. Она, оправдывая свою не экзотическую, но вполне городскую фамилию, ожидая клиента, стояла, подпирая собой стену.

– Лично мне больше нравится "Вам бы здесь побывать" или "Обратная сторона Луны". А "Стена" чересчур уж надумана…

– Молодые люди, – прервала музыкально-критическую мысль новоявленного Артемия Троицкого Изольда Марсовна, – не желаете ли поразвлечься?

Она с лёгкостью, присущей Игорю Кио, извлекла из холщовой сумки, татуированной изображением, отдалённо напоминающем группу ABBA, ящик портвейна "Агдам".

– Дёшево и сердито, – добавила Изольда.

– Насколько дешево? – сердито поинтересовался один из молодых людей, которому на вид было далеко за семьдесят.

– У тебя, касатик, отсосу бесплатно.

– Нужна ты мне…, – старый красноармеец скорчил рожу, проглотившую лимон, – я об ентом, – и он указал указательным пальцем с грязным, нестриженым третью сотню лет, ногтём на ящик.

– Ну, я не знаю…, – начала набивать цену женщина.

– Значит так, – в разговор вступил юный и потому более наглый соратник старика по революционно-сексуальным предпочтениям, – мы конфискуем у Вас этот ящик.

– Но на каком основании?

– Именем революции, – сказал боец и игриво ущипнул старца за сухощавый зад, – Да и ты тоже пойдёшь с нами. У нас в полку ещё остались извращенцы, предпочитающие баб.

Создавалось впечатление, что за красное и счастливое наше будущее боролись исключительно голубые.

Через неделю дама для плотских утех рабочих и крестьян, ополчившихся на русскую буржуазию и в её лице на весь белый свет, стала именоваться уважительным словом: "товарищ". А через месяц…

Муза революции – так окрестили товарища Подопристена певцы, художники, поэты и прочая творческая интеллигенция, примкнувшая к новому строю.

Ленин, сидя в своём скромном кабинете, точил мандарьсины с бананасами и строчил апрельские тезисы, которые он должен был довести до революционно настроенной общественности ещё в апреле. Но всё как-то было не досуг. А что до сук, сорвавших поставку партии кокаина («есть такая партия») от товарищей из Бразилии, то с ними разберётся металлический Феликс. Дзержинский, из всех музыкальных направлений, предпочитал heave metal, за что и получил революционную кличку «железный».