Синий роман

– Мы что, куда-то идём? – удивился Костик.

– Нет.

– А по какому случаю парад?

Вместо ответа Ивана загадочно улыбнулась и тихо произнесла:

– Что ты думаешь об Атлантиде?

С неба свалилась последняя звезда. Он загадал желание и ответил:

– Сказки всё это.

– А о синероссах? – она облокотилась о перила балкона и посмотрела в чёрное небо.

Звёзд не было.

– А что я о них должен думать? – ответил он и отхлебнул всё ещё горячий матэ.

Ивана долго смотрела туда, где должна была родиться звезда, и, дождавшись её рождения, произнесла:

– Не стоит уповать на ноги, когда голова думает членом и, к тому же, о жопе.

– О чём это ты?

– Воруешь громко, а отдаёшь тихо, – сказала она, – Я знаю, о чём ты думаешь, когда дрочишь. Ты ведь давно хочешь трахнуть меня в задницу, – она, прогнувшись, выпятила аппетитную попку и, медленно поднимая подол дорого вечернего платья, спросила: – или я ошибаюсь?

Костя расстегнул ширинку, достал член похожий на смышлёного ребёнка и, прежде чем овладеть её задом, дважды кончил Иване в рот.

С губы скатилась и упала на пол непослушная капля спермы.

Ровно через минуту и двадцать две секунды рядом с ней появилась огромная изумрудная Муха.

                        Муха.

Мастер был недоволен. Всю ночь он плохо спал. Встал с постели разбитый и злой, словно с похмела, несмотря на то, что выпил он всего-то полтора литра мадеры.

Большая изумрудная муха беспечным мотыльком порхала от наливного яблока к свежему куску хлеба. Выбор был одинаково соблазнителен, а значит, труден, и она никак не могла решить дилемму: где ей выпустить свои грациозные шасси для совершения процесса посадки. Яблоко или хлеб? Хлеб или яблоко? Вот в чём вопрос. Копьетрясущее "Быть или не быть?" её не интересовало. Она есть и хочет есть. Вот только с чего начать? Хлеб – он всему голова. Но в яблоке масса железа (хоть в металлолом сдавай), которого вместе с прочими витаминами так не хватает весной.

– Кто у нас сегодня с визитом? – слова давались с трудом, и для облегчения выхода оных из больной головы он попросил: – налей-ка мне стаканчик мадеры.

– Какой-то русский поэт, – его жена была для него не только музой, но и секретарём-референтом.

– А как его зовут? – он с благодарностью принял из её рук стаканчик мадеры.

– Некто Низкопадший, – она заглянула в огромную амбарную книгу-ежедневник, сверяясь там со своими записями, – впрочем, нет. Извини. Я ошиблась. Не Низкопадший, а Вознесенский.

– Какая разница? – он выпил содержимое своего стакана, – значит так: встречаться я с этим низкопадшим Вознесенским не буду…

– Но ты же обещал, – перебила она, – человек может обидеться.

– А, чтобы этого не случилось, ты скажешь ему, что заболел мой любимый конь, – он с сожалением посмотрел в пустой стакан, – и задай ему от моего имени вопрос: "Чем похожи биде и гитара?"

– А чем они похожи?

– А хрен его знает.

Муха знала о своей исключительности, но виду не подавала.

"Большая изумрудная муха, попавшая в суп, за мгновение до того, как её съели", – так называлось новое эпохальное полотно. На нём была изображена, обезображенная слонами на длинных и стройных ногах, безбрежная тарелка с супом, из которого, словно, вновь рождённая из пепла, птица Феникс, Афродитой (её сопровождали тридцать три богатыря) выходила муха. Слюда переливается на солнце радужным спектром – это её крылья. Её лохматое брюшко напоминало, аккуратно подстриженный, английский газон. А глаза! Загляни в них и ты, утонув в этой чёрной бездне, навсегда потеряешь покой, затерявшись в бескрайних просторах вселенной. А лапки! А жопка! Эх! Да что там говорить? Это надо видеть.

– Это просто полный пиздюк! – мастер был раздражён.

– Не пиздюк, а пиздец, – Гала была русской женщиной и иногда давала сумасшедшему испанцу уроки русского литературного языка.

– А в чём разница? – перешёл на испанский мастер.

– Видишь ли, пиздюк – это человек, а пиздец – ситуация.

Так или иначе, но чего-то не хватало. У него была прекрасная идея и мастерство для её оживления на полотне. Более того, у него была уже практически законченная картина. Не хватало лишь последнего штриха, который отличает истинного мастера от банального писаки – марателя полотен, стен и своих несовершенных рук. Именно в этот момент он в сердцах воскликнул: "Это полный пиздюк!"

"Муха – белокрылая птица.

Муха – боевой самолёт.

Хотел я крылатым родиться,

Чтоб вместе с тобой устремиться в полёт…", – запел мастер, выводя дулю на шедевре.

То, что явило собой эпитафию на надгробной плите для "Большой изумрудной мухи, попавшей в суп, за мгновение до того, как её съели" читалось как: "Сон, навеянный полётом пчелы вокруг граната, за секунду до пробуждения".

                        Балкон.

Наконец-то, испепелив нежным взглядом своим пыльные останки Египетских пирамид, вернулась домой Катя.

– Вам нужно чаще себя любить, – сказала тётя Кдара.

– Какой рукой? – спросила её Катя.