Синий роман

Стол. Бокал! Коньяк!!! Почему бы и нет. Если предлагают. Проходившей мимо него кошке он выдал народную мудрость о том, что больше всего в этой жизни ненавидит расистов и негров. Животное, не останавливаясь, не осуждая, но с каким-то ленивым удивлением посмотрело на него. Он воспринял её поведение, как одобрение своего миролюбивого мировоззрения и выпил. После чего вновь погрузился в царство беспокойного сна.

Проснулся он под вечер и с радостью обнаружил, что является помехой в подготовке места для праздничного стола. Сегодня у Пашиной жены праздник.

                  Кастрированное повествование.

Восемь утра. На полу валяются Паша с Наташей, в чём мама родила. В смысле, без подушек и простыней. Вчера у Наташи был день рождения, а посему они имеют полное право спать там, где им заблагорассудится. Хоть на потолке. Но на потолке, как известно, спать неудобно, и поэтому они смотрят свои пьяные сны, лёжа на полу.

…Меня, без всякого на то основания, с приходом рассвета, довольно часто оставляли одного. На бумаге. Женщины. Но то были чужие женщины, а вот, чтобы жена… Своя. Собственная. И ладно бы ушла в восемь ноль-ноль, так она просто ещё не вернулась с работы. Радость подобного разочарования – постепенного превращения в рогатого викинга – я ощутил не впервые, но привыкнуть к этому просто невозможно. Сон, как ветром сдуло. Лето. Сигарета. Курю.

Пришла. Привет. Как ни в чём не бывало. А ты почему не спишь? Наивная. Не спится. А я просто умираю.

В комнате тихо. Слышно лишь мерное мирное посапывание трёх носоглоток, да ворчание вентилятора, разгибающего липкую, скрюченную жару душной комнаты. Не спасает.

По утрам я пью кофе. Об этом знают даже те, кто обо мне вообще ничего ни сном, ни духом… Это утро – не исключение. Только в чудо арабской цивилизации я добавляю коньяк, предусмотрительно оставленный Наташей на самоопохмел. С бутылки можно так наопохмеляться, что впору на следующее утро вновь лечиться. Чтобы они с Пашей не попали в заколдованный круг дипсомании, я решаю освободить их от волшебного бремени алкоголизма посредством употребления половины половины литра.

"С утра поддал и день свободен", – предупреждал меня святой Веничка, но я никуда не спешу, и цитирую ему Пятачка: "До пятницы я совершенно свободен". А сегодня только воскресенье. Так что можно расслабиться. К тому же у меня есть отвратительно-шикарный повод – мне изменила жена. Но в одиночестве пить не хочется, и я иду к Костику. Жарко. Благо он живёт рядом. Плавятся термометры и асфальт.

– Где Ивана?

– На работе.

– А она что, разве работает? – искренне удивился я, – и где же?

– Как это где? В поликлинике. А тебе надо начать пить ноотропил или прекращать пить.

Но я, проигнорировав его предупреждение, произнёс сакраментальную фразу:

– Ну, что? Тогда иди за водкой, – на которую он, без видимого энтузиазма, отреагировал вопросом:

– В девять утра?

– "Кто ходит в гости по утрам,

тот поступает мудро.

То тут сто грамм, то там сто грамм…

На то оно и утро", – бодро ответил я ему, после чего добавил: – мне жена наставила рога.

Я пытался отыскать в его взгляде молнии праведного гнева, но никаких природных катаклизмов, кроме тумана ещё не ушедшего сна, не заметил. Ну, какой катаклизм из тумана? Так, лёгкая аномалия.

Он встал с кровати, всунул себя в шорты, а ноги – в тапочки и, заглянув в свой бумажник, вышел из комнаты. Через три с половиной секунды я услышал звук закрываемой входной двери, а через десять минут я с наслаждением наблюдал за процессом розлива по стаканам холодной, бодрящей, прозрачной, но не призрачной жидкости.

И как только люди пьют водку в такую жару? Отвечаю: с удовольствием. В противном случае, зачем её пить?

– Почему так тепло? – спросил меня Костик.

– Да. Тепло невыносимо, – подтвердил я его утверждение, спрятанное в вопросительную интонацию.

– А может быть, это холод пытается прикинуться жарой? – выразил сомнение относительно моего подтверждения он.

– Это уже не ты и, конечно, не я. Это Кортасар.

Жара издевалась над усердным, но маленьким вентилятором Костика. За стеной у соседа (я это видел) по телевизору показывали рекламу, иногда прерываемую американским боевиком средней руки.

– Я приснил тебе рассказ, – сказал Костик:

"Мыс доброй надежды.

– Есть будешь?

– Я уже завтракал.

– А сегодня ты ещё пища?

– Не понял.

– Ну, если завтра ты уже кал, то сегодня, как следствие, ты ещё пища.

Этот диалог был зачат, а, появившись на свет, взращён, обласкан, обсосан и выплюнут на побережье Атлантического и Индийского океанов, в самой южной точке чёрного континента.