Синий роман

Матрос лежал на полосатом, как арбуз матрасе и читал книгу в клеточку, а ты удивлялась тому, что закладка, старая, посиневшая от времени справка из мед. вытрезвителя, повинуясь воле случая (предугаданным, впрочем, автором), перемещалась то из конца в начало, а то в середину повествования. Видишь ли, не всё так просто. Это только в детстве игра в классики кажется простой, и лишь с возрастом мы начинаем понимать, как нелегко порой доскакать до неба. Смеётесь? А вы попробуйте.

Жаркий тандем булочки и куска мяса на прилавке в закусочной города Гамбург – это гамбургер "Камикадзе". А любовь – это страх. Страх гамбургера "Камикадзе", не смотря на своё название, быть невостребованным чьим-нибудь ненасытным желудком. Но это в Германии. А в России "Камикадзе" – фаворит продаж. Его едят все: от продвинутых, моложавых стариков, до пожилых, уставших от жизни детей. И это при том, что рекламы совершенно не видно. Но не видно – не значит: нет. Тут постарались работяги от PR. Правда, ничего нового им придумать не удалось. Они просто втиснули двадцать пятым кадром "Камикадзе" во все сколько-нибудь значимые рекламные ролики. Немного незаконно, зато дешево. И сердито. На пресловутом двадцать пятом кадре был изображён упитанный и счастливый японский самоубийца с надкушенной рекламируемой продукцией в одной руке и гермошлемом – в другой. Сопроводительный текст к данной картинке гласил: "Перед "Камикадзе" не устоит даже смерть".

Мы зашли в кафе на углу довольно людной московской улицы и заказали себе мороженое. Солнечного Генерала от самоубийц уже тошнило, а я приобщаться к ним, пускай даже посредством простого потребления, не хотел. Немного позже мы созрели до лимонада. Сей философский напиток явился органично ограниченным логическим завершением нашей скромной, но такой приятной трапезы и отзывался на имя "Дюшес". Не успел я приступить к поглощению десерта, как в стилизованное под вигвам индейцев племени Дакота помещение вошёл человек с характерным для наркомана землянистым цветом лица. Это был я. Но, поскольку вошедший я был пятилетней давности, наше сходство было относительным. Борис тоже обратил на меня внимание, но, слава Богу, не узнал.

Я когда-то…

Сидел на игле? – закончил за меня Борис.

Да, – я с опаской посмотрел на меня. Чего доброго, ещё вздумает подойти.

Мои опасения были напрасны. Я, сидя за столом, тупил над чашкой кофе – привычка, которая до сих пор не оставляет меня. Минуты двадцать две можно не беспокоиться – именно столько будет продолжаться процесс наблюдения за остывающим поведением уругвайского кофе в китайском фарфоре.

Серьёзно сидел или, так, баловался?

Однажды я, пытаясь оформиться, заснул с машиной в руке. Проснулся часов через пять. Надо мной стоит мама и плачет. От Стыда мне хотелось…, – я не знаю, чего мне тогда хотелось, но мне было стыдно.

Гусары вошли в город только под утро. Кони в мыле. Под тяжестью предрассветной росы склонилась пожарная каланча – единственный небоскрёб двухэтажного города. Роса – это сон, и по утрам, никому не оставляя выбора, он убивает всех. Часов на шесть – минимум.

Ты знаешь, откуда взялось слово: «наркоман»? – спросил меня Борис. Растительность на его лице несколько оправдывала отсутствие оной на голове.

Это английское слово.

Как бы не так, – после непродолжительных манипуляций с сигаретой и зажигалкой, он прикурил, – наоборот, это англичане, мягко говоря, позаимствовали его у нас, и первоначально оно означало: народный комиссар академии наук. Была раньше такая должность. Табличка на дверях в кабинет этого чиновника гласила: "Нарком АН" – нечто очень похожее на замполита в войсках – толку никакого, а понтов море. Так вот, чтобы они не мешали учёному люду работать, те подсыпали им в еду и подмешивали в чай коксу. Благо, тогда этого дерьма хватало. Не Россия, а прямо Колумбия какая-то. Комиссары от кокаина становились ещё более требовательными и могли придраться даже к дремавшей на стене мухе, но всерьёз их никто уже не воспринимал. Таким вот незатейливым способом профессура с аспирантурой решили свою проблему. А как твоя Катя? – без всякого перехода спросил меня Борис.

Катя в Египте, – ответил я.

А, “Camel”! – он с мечтой в глазах о небе (Икар. Чкалов. Покрышкин! Гагарин!!!) поднял голову и с тоской посмотрел в потолок. В его голосе явно слышалась грусть по жаре.

Секунду спустя в моём кинотеатре во весь экран возникла пачка сигарет. Среди песка, на фоне египетских пирамид стоит верблюд. Египет – самая большая реклама сигарет "Camel".

Не смотря на то, что в интонациях Бориса я услышал патафизическую грусть по жаре, в помещении кафе было душно. Я сообщил об этом официанту с оперением вождя индейского племени. Бедняга знал об этом уже давно и обреченно-бесповоротно. Через пять минут, рядом с нашим столиком трёхлопастной монстр легко и непринуждённо создавал видимость сквозняка.