Должна сказать, что многое из того, что произошло со мной за последнее время, я помню лишь урывками. Дело в том, что мне время от времени вливали в рот лекарство, парализующее волю, и погружающее человека в полусонное состояние и потому все, что творилось рядом, словно проходило мимо. Кажется, вначале меня везли на телеге, вернее, на дне телеги. Похоже, я была накрыта мешковиной, а сама телега нагружена сеном... Помнится, мне тогда подумалось, что сено уж очень тяжелое и мне тяжело дышать, не хватало воздуха... Хорошо, что я тогда вновь потеряла сознание, а не то, наверное, стала бы биться и могла задохнуться.
Затем у меня в памяти возник образ немолодой женщины, которая снимает с меня платье, и вместо него одевает другое, холщевое – в таких обычно ходят крестьянки. Мужской голос приказывает женщине сжечь мое прежнее платье – мол, от него обязательно нужно избавиться, потому как впоследствии оно может оказаться уликой!.. Женщина соглашается – да, как прикажете!, но когда мужчина уходит, эта особа кому-то говорит:
– Ага, как же, буду я такое красивое платье в печку совать! Дурных нет, чтоб таковское добро палить! Я пока еще в своем уме нахожусь, и не сбрендила! Оно ж немалых денег стоит, зато такие вот хозяева, как этот, только приказы раздают сделать то да се, а ни один из них и медяшки лишней за труды не подкинет! Жмоты! Ничего, я это платье припрячу, постираю, потом племяшке отвезу, пусть порадуется – у нее свадьба скоро, а ей такое дорогущее платье век не купить, потому как жених с невестой деньгами совсем небогаты. Вот в нем племяшка пусть замуж и выходит, да и сядет оно на ее фигуре, как влитое! И опасаться тут нечего – все одно мои родственники живут далеко отсюда, так что никто ни о чем не узнает!..
Помнится, я тогда с полным безразличием подумала о том, что это мое платье, и верно, красивое, а еще его сшил очень хороший мастер. Элегантное зеленое платье из кхитайского шелка с отделкой из темно-зеленого бархата... Да, такое платье не купишь ни в лавочке, ни в магазине...
Затем в памяти возникает низкая каморка, где я лежу на истрепанной домотканой подстилке. Рядом со мной стоит большая кружка с водой и положен кусок хлеба. Я всегда любила хлеб, но сейчас один только вид этой ржаной горбушки вызывает у меня тошноту, которая долго не проходит. Зато воду я пью постоянно, и пить хочется едва ли не все время. Тем не менее, именно тогда, в каморке, я и стала приходить в себя, и вспоминать произошедшее. Надо сказать, что тогда у меня была постоянная слабость во всем теле и ноги не держали, хотя я не раз пыталась подняться. Всему этому есть объяснение – сильное отравление все еще дает о себе знать, и потому довольно долгое время я ничего не могла есть, только пила воду. Впрочем, даже сейчас за весь день я в состоянии съесть только небольшой кусок хлеба, и то в несколько приемов. Увы, но от чуть больших порций мой желудок начинает бунтовать, и содержимое просится наружу...
Тем не менее, голова постепенно перестала болеть, разум понемногу прояснился, только вот слабость никуда не уходила, да и от тошноты так просто не избавиться. Все бы ничего, но иногда она накатывала волнами, и в эти моменты у меня не было никакого желания жить. По счастью, эти неприятные минуты наступали все реже.
Ну, а потом я оказалась на корабле, в небольшом трюме. Кроме меня, в этом же трюме находилось еще несколько женщин, причем они были уроженки нашей страны. Самое удивительное в том, что все эти дамы (кроме меня, разумеется) пришли сюда добровольно. Вначале подобное показалось мне едва ли не диким, но позже многое стало ясно – женщины много разговаривали между собой, и я, не вступая в разговоры, поняла, кто они такие, и что им надо в чужой стране. Все они были уверены, что едут в новую жизнь, куда более счастливую.