Синий туман

Резко отшатываюсь и пячусь, будто кто-то с силой толкнул меня назад. А потом, копируя позу Джека, тоже прижимаюсь лопатками к стене и просто тяжело дышу. Горло от запаха гари дерет посильнее, чем после полуудушения Бароном. И глаза слезятся. Дерьмо!

Шмыгаю носом и нервным движением вытираю слезы рукавом.

Дерьмо, дерьмо, дерьмо…

— Надо уходить, — откуда-то сверху доносится голос Джека, и до меня доходит, что я сползла по стене до самого пола. — Сейчас вытяжка очистит воздух, и они начнут прочесывать каждый метр станции.

Мне хочется спросить, а мы-то тут при чем? Пусть прочесывают, пусть ищут поджигателя. Нам можно инкриминировать только то, что мы были последними, кто видел фиолетовую барменшу живой. Но… меня уже стерли из базы данных. Никто не мешает им стереть меня уже по-настоящему, как только что «стерли» Дейзи.

Киваю, что поняла, и поднимаюсь.

Джек, избегая встречаться со мной взглядом, отступает, освобождая мне место, а потом первым разворачивается к выходу из проулка.

— Это из-за нас? — глухо задаю вопрос ему в спину.

И вижу, как каменеют его плечи, будто я только что не заговорила, а зарядила ему кирпичом между лопаток.

Он оборачивается, опаляя меня яростным взглядом.

— Это — из-за твоего «невинного» видео, — произносит леденящим кровь голосом, после чего разворачивается и уходит, даже не пытаясь побеспокоиться, пошла я за ним или нет.

Я пошла. Иду.

И огрызаться и отстаивать свою правоту мне совсем не хочется.

* * *

— Заходи уже, — буркает Джек, распахнув и придерживая передо мной дверь, пока я мнусь на пороге.

Ладно, приятель, как скажешь. Вхожу.

Это мотель. Где-то в глубине станции, вдалеке от главных улиц, дома Барона, загубленного «Рая» и совсем далеко от стыковочных узлов. Джек зарегистрировался здесь по каким-то очередным поддельным документам на «Дж», но я даже не пыталась вызнать, как его зовут на сей раз. Вообще не сказала ни слова с тех пор, как мы покинули узкий проулок, ведущий к сгоревшему кафе. Потому что так и не смогла сглотнуть вставший посреди горла гигантский ком.

Это «заходи» тоже первое, что я услышала от Джека с того момента, как он бросил мне в лицо обвинение все в том же проулке.

Он входит вслед за мной, щелкает выключателем (окна комнаты выходят на соседнее здание, стоящее к мотелю почти вплотную, поэтому в помещении царит полумрак), после чего проходит к двуспальной кровати, накрытой повидавшим жизнь покрывалом в черно-синюю клетку, и сбрасывает на нее мою сумку. Затем возвращается к двери, присаживается рядом на корточки и проверяет надежность замка. Вижу, как достает из кармана куртки что-то маленькое и цепляет возле дверной ручки.

Все еще молчу. Стою, обняв себя руками.

Убить человека, который пытался тебя придушить, а потом расчленить (еще неизвестно, живую или мертвую) — это одно. Это мерзко, отвратительно, неправильно с точки зрения морали и закона, по которому садиста-извращенца должны были судить, а не резать, как на скотобойне. Но совершенно не касается совести: когда стоит вопрос, ты или тебя, то совести лучше заткнуться и подать тебе оружие.

Да и какая у меня совесть? Вот чувство справедливости отменное, да. В глобальном плане: вывести мерзавцев на чистую воду — это по мне, это я с удовольствием. Использовать кого-то по мелочи, как Деми, или проучить, чтобы не повадно было ко мне лезть, как Стеллу с ее плюшевыми птичками, тоже пожалуйста. Совесть-то моя, мы с ней договоримся — и не такое творили.

Но эта самая совесть вдруг оказалась совершенно не готова к тому, что из-за нее умрет кто-то невиновный. И теперь она просто агонизирует, посылая в мозг одни и те же картинки-воспоминания: Дейзи усмехается, адресуя мне ехидные высказывания из-за барной стойки. И другая: рука в переплетении фиолетовых татуировок и черными от копоти пальцами безвольно свешивается с носилок.

Я убила человека.

И на сей раз это не «Твою мать, я убила человека, дайте мне приз зрительских симпатий!», а «Дерьмо, я реально виновата!».

— Чего стоишь? — Закончив с дверью, Джек встает и направляется к окну. Бросает на меня мимолетный взгляд. — Можешь ложиться спать — до следующего утра стыковку нашему катеру больше не дадут, а эту мы про…

— Пропустили, — буркаю, когда он не заканчивает фразу.

— Угу, — откликается Джек, уже усевшись на подоконник и что-то колдуя с рамой.

Он больше не злится. Или делает вид. Неважно, мне абсолютно фиолетово, что обо мне думают, учитывая, что при слове «фиолетово» в моем мозгу всплывают совсем другие образы.

Молча снимаю с себя кроссовки, наступая на задники сперва одного, затем другого, и бросаю их прямо там, где стояла — посредине комнаты. Швыряю куртку на прикроватную тумбу в связи с отсутствием в номере вешалки и, сбросив сумку с вещами на пол, ложусь на кровать на бок, лицом к двери и подложив ладони под голову. Надо бы пойти в душ и смыть с себя запах гари, но меня будто прибило к горизонтальной плоскости пыльным мешком, и каждая мышца весит целую тонную.