Синий ветер каслания

А иногда… Луи-вот-пыг рассердится, станет злой-презлой, загудит, завертится ледяной юлой. И свищут ветры, и танцует снег…

А северянки и в такую погоду не пляшут от мороза. А северянки ловят рыбу.

Итью Татью я видел и на плавном песке[47], когда она убирала сеть, полную рыбы, а волны кусали лодку.

Где над отмелью низкой

Обь взлетает дугой,

У рыбачки мансийской

Сеть дрожит под рукой.

И сережки похожи

На птенцов из гнезда,

И нежней ее кожи

Разве только вода.

Ее брови, как рыбки,

Друг от друга плывут,

Ее губы улыбку

От меня берегут.

Что то скажут они мне?

Постою, подожду.

Темен взор ее зимний,

Словно прорубь во льду.

Вот какая Итья Татья. Я знаю ее с детства…

Я тоже был рыбаком. У меня была калданочка с разноцветными веслами. Лодочка ходкая, но очень верткая: неосторожное движение — и ты в воде. Надо быть осторожным и точным, как гимнаст. Но я был уже большой — мне было десять лет. Поэтому я рыбачил, как взрослый. И все мои ровесники рыбачили. У всех были лодки и сети. Мы ловили рыбу и сдавали в план колхоза.

Калданочки наши маленькие, а Обь — река широкая: такая гладь, что небо сливается с водой на горизонте. А ветер сильный, а волны высокие. Они пенятся и шипят…

Однажды посреди Оби захватила меня гроза.

Лютым зверем лодку

Искусали волны,

Белые, как пена

На губах шамана.

Под слезами тучи,

Под кнутами молний

Бредил я, мальчишка,

Берегом желанным.

Словно рыба в сетке,

Прыгало под громом

Маленькое сердце

В бессердечных водах,

Но стремилось сердце

К берегу родному,

Где леса синели,

Обещая отдых.

И рукою слабой,

Как крыло гусенка,

Я в весло вцепился,

Превозмог усталость

И налег на бурю

Всей моей силенкой,

И помчалась лодка —

К берегу помчалась…

С волнами Оби, с бурей боролись и другие ребятишки. Боролась и Итья Татья. Ведь тогда не было морозов, которые теперь носят лодки по волнам, словно на крыльях. Тогда надо было грести…

Все равно очень интересно было нам ездить на рыбалку. Часто мы рыбачили в сорах за маленькой деревней Ситам-тур. Там жила Итья Татья…

Зимой мы учились в школе-интернате. Итья Татья тоже училась. Но из пятого класса она ушла. Ушла в родную деревню Ситам-тур. Почему она ушла? Может, ей просто приснился сон?..

Белая вьюга, как седой сказочник, поет и поет сказку.

Два белых домика, как два белых оленя, по крылатые рога занесенные снегом, мерзнут и слушают сказку. Слушают сказку маленькие братишки и сестренки Итьи Татьи. Их много-много, как снежинок над домом. Они зовут ее… В доме прибавится еще одно родное сердце. Теплее будет… И сказки станут еще веселее… А как она приедет — деревья вздрогнут и уронят на землю снег. Снежинки упадут и зазвенят, зазвенят ручьями… Все кругом запоет: небо — голосами птиц, реки — звоном льдинок, а лес — голосом кукушки.

«Надо ехать, ехать», — решает во сне Итья Татья.

«Правильно, правильно, дочка! — говорит тихим голосом отец. — Ты окончила четыре класса. Хватит тебе учиться! Совсем уже грамотная!» И его продолговатое лицо с чуть заметными скулами превращается в белое облако и улетает в сказку…

Итья Татья ушла из школы…

Потом приходилось наверстывать упущенное. Днем работала, а вечером училась. В каслание она взяла с собой учебники за десятый класс. Но как мне заниматься с ней, если перед ее глазами я то немею, то голос предательски звенит…

Интересные все же люди: они каждый день могут быть новыми! Давно я знаю Итью Татью — и, кажется, совсем не знаю…

ТАЕЖНИК ОТКРЫВАЕТ ГОРОД

Я впервые в нем, Вот летят машины

Фары бьют огнем ярче глаз звериных.

Он глаза слепил и гудел, как улей,

Он вертел, кружил в суматохе улиц.

Ни реки лесной, ни лесного хора, —

Красотой какой дорог людям город?

До поры таясь, он слепил сияньем,

Он плясал, смеясь над моим незнаньем.

Когда лес стал темным, как медведь, а небо покрылось бледными весенними звездами, Зосим сказал:

— Теперь можно начинать кино.

Затрещал мотор, загорелась в палатке электрическая лампочка, но никто не бросился в палатку, все смотрели на полотнище, повешенное между двумя елями: и стар, и мал знали, что здесь появится чудо — люди, другая жизнь…