Синий взгляд смерти

Ссоры не было, и регент спустился во двор проводить вырвавшего у Гаунау мир маршала. Ссоры не было, и маршал, блистая новенькой «Октавией», четко и весело поблагодарил регента за гостеприимство и пообещал еще до осени запечатать Полуночное море. Вскочил в седло, махнул шляпой и простился со Старой Приддой и Южной Марагоной. Оставалось выбрать дорогу. Надор или Оллария? Дела или мать?

Рудольф не желал появления Савиньяка у фок Варзов, но об Олларии не сказал ни слова. Что может быть проще, чем отправить Хеллингену приказ о выступлении и свернуть за заставой на юг. Ли так бы и сделал, будь он нужен матери или столице, но сейчас мать была нужна ему, она могла понять... Она бы поняла, почему сын не верит ни в способность Вольфганга остановить Бруно, ни в способность Рудольфа удержать Талиг, если Алва не найдется. Дальше их двоих не пойдет, но вместо одной тревоги будет две, а это неправильно. Нуждайся Ли в помощи действием, он бы не колебался, но если можно лишь ждать и готовиться неизвестно к чему, делай это один. И плевать, любишь ты фехтовать, воевать, лгать, писать вирши или терпеть не можешь, потребуется — станешь хоть акушером, хоть душителем младенцев, хоть регентом.

Лионель поправил шляпу и повернул Грато на север.

Глава 10

Дриксен. Щербатая Габи

Устричное море

400 год К.С. Ночь с 6-го на 7-й день Летних Волн

1

«Хитрый селезень» уходил с вечерним отливом. Шкипер умело лавировал, и северная звезда Ретаннэ, что ведет моряков в открытом море, висела то по носу, то по правому борту. Руппи следил за звездой, лениво удивляясь удаче и тому, что больше не нужно ни ждать, ни убегать. Спать хотелось зверски, но сначала требовалось оторвать ладони от влажного дерева, спуститься в каютку, стянуть сапоги...

Сзади затопали, но Фельсенбург не обернулся, только захотел, чтобы пробежали мимо. Желание не исполнилось: кто-то шумно засопел и доложил, что пожилой господин ждут в своей каюте. Руппи кивнул и побрел за посыльным — молодым парнем, чем-то похожим на шкипера. Поднимаясь на борт, лейтенант был готов и к докладу, и к разговору, но Грольше сказал, что Олаф спит, и Руппи, сам не зная почему, обрадовался отсрочке.

— Вот, — сказал провожатый, — тута. Шкипер свою уступили.

Каютка была крохотной, но Олаф в ней выглядел уютно, что ли. Мысль была глупой, и улыбка, которая помимо воли растянула губы, тоже.

— Здравствуй, — поздоровался адмирал цур зее. — Садись. Ты все это сделал один?

— Как бы я смог? Нас было...

— Йозев мне рассказал что знал. Само собой, тебе понадобились люди и ты их нашел, но без тебя ничего бы не было. Так?

— Не знаю. — Руппи не врал. Кто-то мог попытать счастья прямо у ратуши. С того же Луциана сталось бы пустить в ход не только золото, но и Свечу, да и Шнеетали... Ну не могли же они сидеть просто так?!

— Я боялся, что тебе подсказали...

Олаф? Боялся?!

— Мне подсказывали... Йозев, Грольше, епископ...

— Но решил ты сам?

— Да.

— Расскажи, как это было.

Доложить просто, но Олафу нужен не доклад.

— Мама сожгла ваши письма. — Прости, мама, но адмирал должен знать, что его адъютант не прятался! — Поэтому я и не отвечал. Я был в полном неведении, пока не оказалось, что к нам едет Гудрун... принцесса Гудрун.

— Постой. Твоя мать сказала, что сожгла мои письма? Но я тебе не писал.

— Не писали?

— Я не нарушал закон, да и зачем бы? Ты не стал бы лгать под присягой, а и кесарю, и мне, и бедняге Шнееталю требовалась правда.

Значит, мама сожгла подделку! Убийцы начали с писем, не вышло, придумали фальшивого Дица и добились бы своего, не вмешайся она... О таком не расскажешь. Схватка и танец, танец и ветер... Это поймут лишь те, кто хоть раз целовал чудо с чаячьими крыльями. Пусть смертельно опасное, плевать, от смерти жизнь лишь становится ярче!

— Мой адмирал, — Руппи сделал усилие и вернулся в уютную каюту к ждущему ответа человеку, — меня собирались выманить из замка и убить, прежде чем я дам показания. Первое им удалось, второе нет, но возвращаться в Фельсенбург я не стал. Поехал под чужим именем в Эйнрехт разобраться в том, что происходит. Мне не хотелось встречаться с родственниками, и я отправился к Файерманам. Мастер Мартин мне сказал, что кесарь болен, а регентом стал Фридрих. Дальше мне просто повезло. Я встретил адрианианцев и занял у них денег, потом отыскал боцмана Канмахера. Его внук был моим другом...

— Я помню обоих... Обвинитель много говорил о молодом человеке с твоими приметами. Ты дал повод?

— Не думаю. Я вызвал и убил двоих придурков. — Пока двоих, только Олаф не Фридрих, чтобы обещать ему чужие шкуры. — Кроме покойных, меня никто не видел.

— Ты дрался из-за меня?

— После дуэли я встретил адрианианцев, — попытался уйти в сторону лейтенант. — Мы поладили. Мне кажется, епископ Луциан на самом деле магнус Славы, потому что...

— Не части, — устало попросил Олаф. — Я все равно скажу тебе что должен. Я не хотел умирать, тем более так...

— Мой адмирал...

— Руппи, пожалуйста, помолчи. Я понимаю, что ты, что вы все для меня сделали. Помнишь полковника, который освободил Алву?

— Конечно! Если честно...