Синий

Стефан как-то признался, что выбрал именно двадцать первое сентября две тысячи шестого года не просто так, наобум, а потому что очень уж удачно сложились обстоятельства: квартиранты из мансарды уехали, новые пока не нашлись, хозяйка кафе заболела, а муж был занят срочной работой, не смог ее подменить. Поэтому дом весь день пустовал и был в его полном распоряжении, а Стефан своего не упустит. Для него, если очень захочет, любое мгновение может застыть навсегда, а уж целый длинный сентябрьский день растянуть на долгие годы – вообще не вопрос. Это очень удобно: во-первых, не надо платить за жилье; во-вторых, именно в этот день Стефан предусмотрительно взял выходной, и теперь у него всегда есть возможность отлично выспаться дома; в-третьих, у него во дворе всегда отличная погода – умеренно теплый, почти безветренный, прозрачный, сухой и пасмурный сентябрьский день. Ну и самое главное – этот монструозный, до безобразия растянутый день двадцать первого сентября две тысячи шестого года в двухэтажном доме на улице Даукшос сам по себе до такой степени невозможен, что если вдруг что-то пойдет не так, отменить его к чертям собачим – весь, целиком, вместе со всеми нежелательными событиями – будет проще простого. Стефану, конечно, лень искать новую квартиру и переезжать, но в качестве крайней меры он на это вполне готов.

Поэтому самые непростые разговоры Стефан предпочитает вести дома, чтобы не рисковать ни делами, ни дружбой. Я имею в виду, если вдруг мы сейчас разругаемся – не как всегда, а по-настоящему – я об этом даже не вспомню. О чем вспоминать, если не было ничего, никогда?

Само по себе это неплохо, но не отменяет того факта, что в доме Стефана я чувствую себя довольно неуверенно. Потому что, во-первых, действительно не уверен: происходит ли с нами то, что сейчас происходит или на самом деле оно вообще никогда не произойдет. А во-вторых, просто прикидываю – это что же такое должно было случиться, чтобы Стефан меня сюда разговаривать потащил? Вроде ничего ужасного я в последнее время не вытворял, да и в предпоследнее время тоже ничего такого, из-за чего мы могли бы всерьез поругаться. Мы вообще до сих пор по-настоящему не ссорились, только прикидывались для смеху… впрочем, вполне возможно, еще как ссорились, может даже пару раз сгоряча поубивали друг друга на хрен, не договорившись по какому-нибудь принципиальному вопросу, просто Стефан это потом отменил?

Вот поэтому я и не люблю бывать дома у Стефана, хотя на самом деле мне тут очень нравится. Все-таки в две тысячи шестом году в нашем городе был идеальный, совершенный, нечеловечески прекрасный сентябрь. И в саду, отгороженном от всего остального мира стеной тумана и зарослями дикого винограда, стояли два чертовски удобных старых кресла, красное и зеленое, под цвет виноградной листвы, и ветхий журнальный стол, а на столе – слоеный пирог с луком-пореем и сыром, за который, как говорят в таких случаях, душу бы продал. Я бы, кстати, может и продал, просто это технически невозможно: у меня уже давно не осталось ничего, кроме нее.

– Садись, я мигом. Пирог можешь слопать хоть весь, – говорит Стефан, одновременно почти неощутимым прикосновением отправляя меня в нокаут, то есть в зеленое кресло, откуда захочешь, не встанешь, так хорошо в нем сидится. И уже на полпути к дому, обернувшись, добавляет беглой скороговоркой: – Я не потому тебя сюда притащил, что какой-нибудь ужас-ужас, а всего лишь из соображений секретности – мало ли, о чем дюжину лет назад какие-то чуваки в этом саду за пивом болтали, кому это сейчас интересно. В общем, бобер, выдыхай.

Я грожу ему вслед кулаком – якобы за «бобра», а на самом деле просто от избытка разнообразных чувств, одно другого приятней, охвативших меня после его признания. Потому что, сколь бы противоречивые слухи ни ходили среди ближайших друзей о моих предпочтениях, ужасов я совсем не люблю.

Стефан возвращается, с видом победителя потрясая пивной бутылкой и жестянкой, на которой нарисована пара крупных зеленых груш.

– Все-таки удивительные вещи происходят в этом доме с напитками, – говорит он. – Крепкие исчезают буквально за пару часов, остаются только пустые бутылки. Я вот думаю, может, Кронос их с горя пьет? Заливает свое поражение на отдельно взятом участке реальности, над которым потерял власть? Пиво при этом, наоборот, умножается, достаточно купить пару бутылок и уйти на работу, к моему возвращению их будет как минимум пять, а то и полдюжины. А с сидром совсем смешно получилось: я-то покупал модный крафтовый, полусухой, с явственным привкусом тлена, который дают только старые бочки, и посмотри, во что он здесь превратился! Старый добрый Kiss, почти грушевый лимонад.

– Так даже лучше, – улыбаюсь я, отбирая у него банку. – Нефиг сидру прикидываться суровым модным напитком, он и есть почти лимонад. Легкомысленное летнее пойло для временно впавших в детство изнеженных городских забулдыг. За то и люблю.

– С тобой никогда не угадаешь. Думал, будешь плеваться. А ты только рад.