Синон

Прошло еще несколько минут, а может, и часов. Йенс все так же сидел на полу и пыхтел. Недомогание усилилось. Теперь у него выворачивало наизнанку желудок. Вальберг попытался встать, но ноги его не слушались. Он лег набок и вспомнил о Ханне. Ее нужно срочно предупредить. От «Крионордика» не спрячешься в гостевом домике соседа. Мобильник, да! Хорошо, что Йенс умудрился протащить его сюда в надежде исподтишка сделать несколько снимков. Странно, что они его не обнаружили. Журналист успел засунуть его за пазуху, прежде чем женщина по имени София застегнула молнию на его комбинезоне. Теперь он, должно быть, провалился в сапог…

Йенс нащупал молнию и задумался. Стоило ли стягивать защитный комбинезон в трех метрах от пластикового стеклышка со смертельными пробами? Хотя какое это имело теперь значение? Мужчина рванул молнию и отсоединил дыхательные трубки, а потом стащил с головы пластиковый капюшон с маской и глубоко вздохнул. Во рту у него появился неприятный металлический привкус, а голова загудела. Йенс хорошо знал эти симптомы. Скоро начнутся кошмарные галлюцинации, а потом его парализует. А еще будет кровавая рвота.

Вальберг стал нервно шарить в штанине; он дергал ее, пытаясь разорвать по шву, чтобы добраться до сапога. Его ладонь заполнил теплый меховой комочек. Мюссе… Йенс отвернулся и почти упал на сторону. В следующий момент его вырвало. Несколько минут он лежал на полу, вдыхая кислый запах жудочного сока и хватая ртом воздух, как выброшенная на берег рыба, а потом перевернулся и продолжил шарить в штанине. Вскоре его пальцы нащупали знакомый прямоугольный предмет. Журналист вытащил мобильный, но тут же выронил его на пол и громко закричал, хлопая себя по животу. Боль была нестерпимой, жгучей. Как будто некое существо выедало его внутренности.

– Нет, нет…

Йенс ползал кругами в поисках мобильника и бил ладонями по полу. Струи холодного пота стекали по его лицу. Темнота вокруг плыла, дрожа и вздуваясь волнами. Наконец рука нащупала телефон. Вальберг упал на него в изнеможении, как будто боялся, что тот убежит. Спустя несколько минут он приподнялся на локте, поднес к лицу мерцающий дисплей, посветил им, как фонариком, и огляделся. Сапоги его были забрызганы чем-то похожим на кровь. Йенс посмотрел на время – он находился в лаборатории вот уже около трех часов. Дрожащими пальцами журналист открыл список контактов – буквы перед его глазами расплывались… Черт, где здесь номера? Тут, как по волшебству, всплыло имя Эрика. Журналист открыл окошко сообщений и глубоко вздохнул…

Наконец ему удалось набрать короткую эсэмэску. Дрожащими пальцами Йенс нажал кнопку. «Ваше сообщение не может быть отправлено», – высветилось на дисплее.

Мужчина выругался – связь отсутствовала. В этот момент он понял, почему ему оставили мобильник – здесь просто не было покрытия. Вальберга бил озноб, а ноги его и вовсе оледелели. Колючий, пронизывающий холод полз по спине и животу. Крейг говорил что-то про подводную лодку. Так оно и есть – здесь как в подводной лодке. Поэтому и мобильник не берет – какая может быть связь в сотне метров под землей? Но сообщение может дойти позже, когда лодка всплывет на поверхность. Главное, чтобы Винтер не обнаружил телефон прежде, чем оно уйдет. Йенс должен спрятать мобильник, но где?

Журналст снова запустил руку в штаны и, изогнувшись, успел засунуть телефон между ног, прежде чем его скрутил новый приступ боли. Он повалился на пол, глотая ртом воздух, и пополз. Глаза его наполнились слезами, из ушей текла какая-то теплая жидкость. А потом по всему телу мужчины потекли потоки холодного пота, словно подводная лодка прохудилась и в пробоину хлынула морская вода. Комната погрузилась в полную темноту, на дне которой барахтался Йенс, отчаянно размахивая руками, как будто все еще надеялся всплыть. Помогите! SOS! Мы тонем! Мы…

Вальберг снова пополз, ощупывая впереди пол. Он хотел добраться до двери, но упал на полдороги и остался лежать неподвижно.

Никосия, Кипр

День клонился к вечеру, а Рейчел все еще лежала на кровати в прокуренном номере гостиницы на Филеллинон-стрит. Она хотела выйти, чтобы перекусить где-нибудь, но как только натянула грязные чулки, штаны и не по размеру широкую футболку, силы покинули ее. Папо повалилась на кровать поверх покрывала и уставилась на уродливую картину на стене. Когда в номер постучала горничная, она ее не пустила.

Впервые за долгое время Рейчел вспомнила мать. Та любила рисовать море. Ее картины были яркими и полными драматизма. В «Сдероте», грязном, вонючем лагере беженцев, эти картины стали для Папо окном в другой мир. Там вздымались соленые волны, свистел в ушах ветер… Но главное – там она была свободна. Друзья приносили ее матери рекламные шариковые ручки с логотипами организаций, помогающих беженцам. Эти ручки, а также куски угля и комки высохшей глины, иногда фломастеры и даже акварельные краски – все шло на потребу искусству. Рейчел могла часами разглядывать пейзажи в самодельных рамках.