Синьора да Винчи

Я вытерлась, притворила дверь в комнату для полного уединения и переоделась в чистое белье. Затем щеткой причесала и почистила от пыли волосы, решив не надевать шляпу: ее напыщенная строгость была бы здесь не к месту. Надев поверх белья чистую мантию, я открыла дверь в коридор — там было тихо и пустынно.

Участок позади виллы Кареджи существенно отличался от пространства перед ее фасадом. От него веяло манерностью — итальянцы в последнее время очень жаловали этот стиль. Все здесь было симметричным: аккуратные изгороди, кусты и яркие цветущие газончики. Совершенную разбивку сада нарушали только два необычных объекта, однако прекрасно гармонировавшие с их окружением.

Одним из них было дерево, неимоверно старое, исполинское, с толстенным стволом, раскинувшим узловатые ветви наподобие тяжелого и плотного балдахина. Листва свисала с ветвей так обильно, что сам древесный великан напоминал огромное зеленое чудо-юдо. Обладай он голосом, то ревом своим, верно, потряс бы землю до самого ее основания.

Второй объект был рукотворным — неземной красоты округлое строение, похожее на храм в греческом стиле, сплошь составленное из стройных беломраморных колонн. Венчал его позолоченный купол в виде безупречно правильного полушария.

Меня вначале все же потянуло к дереву, поскольку именно оттуда долетали голоса и смех. Шагая по извилистым дорожкам среди безукоризненной симметрии сада, я слушала, как скрипит под подошвами гравий, и забиралась все дальше, пока не остановилась перед зеленеющим левиафаном, благоговея перед его древностью и величавостью. Затем в древесной тени я приметила группку мужчин, возлежавших на турецких коврах, расстеленных ярким узором посреди лужайки. Ковры были щедро уставлены графинами с вином, глиняными блюдами с виноградом, дощечками с сырами и хлебом и плошками с темно-зеленым оливковым маслом для макания.

Вскоре мужчины один за другим заметили меня, и среди компании воцарилось молчание, так что стало слышно, как стукаются над головой друг о друга ветви. Где-то на ближнем пастбище жалобно заблеял козленок, но тут же успокоился, отыскав материнское вымя.

— Это мой друг Катон, — неожиданно прозвучал голос Лоренцо. — Кое-кто из вас уже знает его, а остальные к вечеру отнюдь не пожалеют, что свели с ним знакомство.

Подобная рекомендация слегка ошеломила меня, тем более что, несмотря на мои всегдашние самоуверенные повадки, я ее вряд ли заслуживала. Среди собравшихся я сразу узнала гениального переводчика, богослова и целителя Марсилио Фичино, достославного поэта Анджело Полициано, которому приписывали любовный роман с Лоренцо, и первейшего флорентийского книгопродавца Веспасиано да Бистиччи.

Обняв за плечи, Лоренцо ввел меня в круг своих приятелей и сначала перечислил мне прежних знакомых, с изящной простотой назвав их по именам. Затем он приступил к тем, кого я увидела впервые.

Самым пожилым в собрании был Леон Баттиста Альберти, Лоренцо представил его мне с величайшей церемонностью и почтением. Услышав его имя, я буквально онемела: Альберти был признанным во Флоренции корифеем учености и культуры. Его называли аватаром благости и принцем эрудиции. Из-под его пера вышли авторитетные труды по архитектуре, живописи, скульптуре и даже по искусству жить. «Артистизм, — провозгласил однажды Альберти, — применим к трем занятиям: прогулка по городу, выезд верхом и беседа». Среди прочего он публиковал и сочинения по оптике — наблюдения за свойствами света. От всеохватного кругозора Альберти не ускользало ничто, хоть немного выбивавшееся из общего ряда познаний о мире. Все это парадоксальным образом не мешало ему одновременно быть замечательным атлетом, который, по слухам, без разбега успешно перепрыгнул через человека. Среди всех исключительных людей Флоренции мой Леонардо выделял и превозносил именно Альберти.

— Позвольте выразить вам свое глубочайшее почтение, синьор, — вымолвила я.

Наградой за мои слова явилась сердечная улыбка.

— Это Джиджи Пульчи, — представил мне Лоренцо краснощекого, довольно полнотелого человека. — Он наш любимый похабный поэт.

— Я сардонический забавник, — с добродушной усмешкой поправил его Пульчи.

— Да, и не только, — не стал спорить Лоренцо и продолжил:

— А вот Антонио Поллайуоло. Среди флорентийских живописцев он величайший из мастеров.

— Я искренне восхищаюсь вашим живописным циклом о подвигах Геракла в гостиной Медичи, — сказала я. — Мой племянник Леонардо да Винчи учится у вас писать обнаженную натуру.

Поллайуоло, мускулистостью напоминавший собственных персонажей, польщенно кивнул мне.

— Кристофоро Ландино. — Лоренцо подвел меня к высокому сухопарому человеку, чья улыбка обнаружила отсутствие нескольких передних зубов. — Ты, Катон, несомненно, слышал о нем. Кристофоро не только блестящий преподаватель риторики, но и переводчик Данте на тосканский язык. А вон там… — Обойдя со мной вокруг дерева, Лоренцо подвел меня к лысоватому человеку в коричневой мантии. Слегка ссутуленные плечи выдавали в нем ученого, привыкшего корпеть над книгами. — Граф Пико делла Мирандола.