Синьора да Винчи

— …с единственной целью, — как ни в чем не бывало продолжил Пульчи, — совместно предаться изучению разнообразных умозрительных дисциплин: философии, математики, астрономии, биологии, медицины. Греки, которых мы ныне весьма почитаем, в те времена ничуть не меньше преклонялись перед египтянами.

— Первейшей любовью Платона, разумеется, оставалась философия, — подхватил эстафету Ландино, — поэтому в первое время он в диалогах всячески защищал от очернителей своего обожаемого приснопамятного учителя Сократа.

— Защищал и от убийц, — не в силах скрыть волнение, добавил Леон Баттиста Альберти. — Только помыслите: предстать перед публичным судом и пойти на казнь лишь за то, что ты учил юных афинян иметь свое мнение и изрекать истину! Горький парадокс состоит в том, что нанимали Сократа отцы тех самых юношей, которым он преподавал!

— Выходит, Афины, перед которыми мы благоговеем, по сути, не являлись идеальным государством? — не выдержав, подала я голос.

Отвечать мне начали разом несколько человек, но певучий голос Антонио Поллайуоло перекрыл всех:

— Попытка установить демократию в конечном итоге подверглась обструкции со стороны даже таких мудрецов, как Платон. Прочие же формы управления — олигархия и плутократия — потерпели еще более сокрушительный провал.

— Однако наш Лоренцо весьма увлечен мыслью об «идеальном государстве», описанном в «Республике» Платона, — заявил Полициано. — Он мечтает и Флоренцию перекроить по ее образцу.

— Винюсь, мечтаю, — признался Лоренцо. — Но спешу заметить, что мы отвлеклись от представления Катону нашей Академии в сторону политики, хотя наше общее кредо — философия.

— Вот именно, — поддержал его Фичино. Он встал со скамьи и, неторопливо двинувшись вокруг водоема, заговорил веско и с достоинством:

— Философия, по нашему глубокому убеждению, есть наивысшее из человеческих призваний, посвящение в мистику и эзотерику, доступное лишь немногим. Следуя учению Платона, мы оценили и освоили искусство ведения дискуссий. Мы стоим за осознанный подход к познанию и действительности и не позволяем себе отгораживаться от каких бы то ни было новых веяний. В любой момент каждый из нас готов пересмотреть свои мнения и позиции.

Завершив полный круг, Фичино остановился прямо передо мной. Я вдруг оробела, осознав привилегию получить назидание от наставника самого Лоренцо де Медичи.

— Мы, академики, умеем распознать наших врагов, — продолжил суровым голосом Фичино. — Они суть алогичность и аморальность. Безрассудные помыслы и поведение. — Фичино прямо-таки сверлил меня взглядом. — Катон, презренна жизнь вне поиска Истины и Добродетели. Среди нас есть такие, и в первую очередь Пико, — он кивком указал на Мирандолу, — кто пытается языческие и оккультные учения примирить с церковной доктриной и со Священным Писанием. Но все мы без исключения исповедуем герметизм, согласно которому человек отнюдь не ничтожество, не заложник первородного греха и не убожество, взывающее к спасению. Мы сходимся на том, что каждый человек божествен по своей сути, но волею судьбы обретается в несовершенном мире. Герметическое учение возвышает души людей, тогда как Церковь втаптывает их в грязь!

Так мало-помалу продвигалось мое вступление в это удивительное братство, чья родословная, подобно золотым нитям, тянулась издревле, из цельнотканого полотна античности. Оно ярчайшей звездой светилось посреди нашей разумной Вселенной. Многое услышанное в тот день я помню по сию пору, но с еще большей ясностью я вспоминаю благословения, которые на каждом новом витке беседы мысленно посылала папеньке. Без его доскональных познаний и требовательности ко мне как к ученице никогда бы мне не заседать в том избранном кругу, тем более не суметь уследить за ходом дискуссии, даже вставляя в нее иногда собственные комментарии и замечания.

И в тот самый день я непостижимым образом влюбилась в Лоренцо де Медичи, породнилась с ним душою. Не скрою, я была благодарна ему и за доверие ко мне, и за покровительство, обеспечившее мне вхождение в его ближний круг. Я восхищалась им и просто как человеком, правителем, желавшим руководствоваться только высшими принципами, поэтом с нежным и чувствительным сердцем и исследователем, не ведавшим ничего превыше природы с ее тайнами.

Но основой всего стала любовь, и для меня несущественно было, что он чувствует по отношению ко мне. Взаимная или неразделенная, тайная или откровенная, любовь незаметно выкристаллизовалась во мне и засверкала всеми гранями, подобно чистейшему полупрозрачному мрамору в храме Истины. С нынешнего момента я про себя называла возлюбленного «мой Лоренцо», точно так же, как сын был для меня — «мой Леонардо».

Беседа заняла не один час, и постепенно я стала замечать, что солнце больше не струит лучи через отдушину в куполе. От мраморных скамей повеяло холодом, и академики беспокойно заерзали на своих местах. В конце концов они почти наскоро вознесли благословения Платону, Гермесу и Исиде и без дальнейших проволочек потянулись наружу, где вечерняя заря уже сменялась сумерками.