Синьора да Винчи

Вместе с друзьями я провела в гостиной остаток дня и всю ночь. Лукреции я предложила для успокоения нервов напиток из мака и валерианы, и та с благодарностью приняла его — в отличие от Лоренцо. Он сказал, что ему сейчас, как никогда, необходим ясный рассудок — он не желал растрачивать неукротимый гнев, струившийся по его жилам. Только так, подобно арбалетной стреле, слетевшей с туго натянутой тетивы прямо в цель, он мог насмерть поразить своих врагов.

В последующие недели и месяцы, когда открылся подлинный размах заговора, Флоренция лишилась прежнего радостного настроя. Семейные междоусобицы надолго раскололи город на враждебные лагери и спровоцировали множество убийств, однако не было другого такого случая, когда всеобщего любимца настигла бы столь жестокая и преждевременная кончина.

Выяснилось, что зачинщиками гнусной интриги были члены и сторонники многоуважаемого во Флоренции семейства Пацци, а их предводителем выступил архиепископ Сальвиати. В течение целого месяца после убийства Джулиано улицы были охвачены мятежом. Горожане сами отлавливали преступников и тащили их к зданию Синьории, где им тут же определяли меру наказания. Жестокие расправы над злоумышленниками сопровождались улюлюканьем и глумливыми возгласами, подчас даже смехом. Часть горожан плакали в открытую, в основном те, у кого до сих пор не затянулась рана от потери их юного правителя.

Однако худшим из разоблачений стало то, что Его Святейшество тоже был причастен и к заговору, и к убийству. Флорентийцы прониклись такой безмерной злобой к своему духовному властителю, что за гибель одного расправились с восемью десятками церковников.

Но вероломство Сикста на этом не закончилось. Придя в бешенство оттого, что его замысел провалился и Флоренция вновь ускользнула из-под его диктата, Папа решился на истинно сатанинское деяние. Он проклял Лоренцо и прочих жителей греховного города за то, что они осмелились поднять руку на «особу духовного звания», архиепископа Сальвиати, и повесили его. Назвав флорентийцев «псами лютыми, объятыми бешенством», Сикст, к вящему изумлению горожан, отлучил их от церкви — всех вместе и каждого в отдельности. Он запретил служить мессы и отправлять крещения и похороны. Даже день святого Иоанна Крестителя, из всех религиозных празднеств наиболее любимый во Флоренции, был отменен папским указом.

Свирепостям Рима, казалось, не будет ни конца ни края.

Так прошло несколько месяцев, в течение которых я почти не виделась с Лоренцо. Гибель Джулиано и кампания Рима по подавлению свободной воли тосканцев разбили вдребезги его светлые мечты по превращению Флоренции в «новые Афины». Папа Сикст как мог стращал республику, склоняя ее жителей «замолить грехи», а от Лоренцо настоятельно требовал явиться в Святой город. Но все его эдикты остались без ответа.

Неаполитанский Дон Ферранте выказал себя неверным союзником, ища выгод в альянсе против Флоренции с тем же Сикстом. В сражении с республиканской армией он выслал войско в подкрепление римской гвардии.

Затем, явив даже самым ярым своим сторонникам предел дипломатического безрассудства, Лоренцо под покровом безлунной ночи тайком бежал из Флоренции, чтобы предаться душой и телом на милость неаполитанского тирана.

«Почин этой войны омыт кровью моего брата, — писал он перед исчезновением в послании к Синьории, — может статься, что теперь моя кровь положит ей конец».

Друзья Лоренцо с ума сходили от беспокойства, опасаясь, как бы коварный Дон Ферранте не причинил Лоренцо вреда — не бросил бы его за решетку или, того хуже, не убил бы. Однако в один прекрасный день Лоренцо вернулся к нам — веселый и невредимый, верхом на подаренном Доном Ферранте превосходном скакуне. Все население города как один высыпало на улицы, чествуя своего героя: как-никак, Лоренцо избавил их от войны. Уши закладывало от приветственных восклицаний и трубных звуков. Незнакомые люди обнимались друг с другом, словно родные.

Казалось, та привязанность горожан, что раньше изливалась на двух братьев, теперь лавиной обрушилась на одного, оставшегося в живых, перерастая в истинно народную любовь и гордость. Въехав в родную Флоренцию через западные ворота, мой дорогой друг немедленно получил прозвище, закрепившееся за ним навечно, — Лоренцо Il Magnifico.[30] Отныне едва ли не весь мир взирал на этого некоронованного правителя как на средоточие силы, с которой приходится считаться.

Никого и никогда я не любила сильнее.

ГЛАВА 23

Уже давно смерклось, а в моей аптеке не было отбоя от заказов на лекарство от легочной лихорадки, охватившей нашу часть города. Она пока щадила жизни, но люди боялись мора, и первые несколько посетителей, которым я предложила целебный отвар, чудесным образом излечились от напасти.