Синьора да Винчи

Тема полумужчин, полуженщин была традиционной в оккультизме. Само явление получило название от бога Гермеса как символа мужественности и Афродиты, признанной богини красоты и женственности. Соединенные в одно, они дали жизнь существу, олицетворившему собой совершенный человеческий образ.

Один из набросков Леонардо назывался «Наслаждение и страдание», хотя я увидела в этом рисунке нечто другое. Нижняя часть обнаженной фигуры была мужской во всех отношениях, верхняя же раздваивалась: с одной стороны насупленный старик, с другой — улыбчивый юноша. Из сопутствующих записок, сделанных, по обыкновению, левой рукой, я узнала, что обе части принадлежат мужскому естеству, хотя юноша, по сути, был прелестной девушкой, и у пожилой половины тоже выделялась округлая женская грудь.

На другом рисунке был в профиль изображен коитус в стоячей позе. На нем некое создание с нежным женским овалом лица и волнистыми волосами до пояса пронзало эрегированным пенисом свою партнершу, а у партнерши с большими торчащими грудями, судя по всему, был вдобавок свой член.

«Колдунья у волшебного зеркала» просто отпугивала своим видом: у нее было два лица — спереди мужское, сзади женское. Однако больше всего меня встревожили эскизы женских гениталий. С анатомической точки зрения они были не совсем верны — нетипичная для Леонардо черта — и сверх того поразительно уродливы: безгубые черные вульвы, зияющие лона, агрессивные мускулы паха.

Однажды я, как мать, решила порасспросить его об этом. Между нами давно не было никаких недоговоренностей. Леонардо, впрочем, не выразил особой заинтересованности темой:

— Считается, что женское вожделение противоположно мужскому. Ей хочется, чтобы его cazzo был по величине как можно больше, а ему желательно, чтобы ее органы были поменьше. Вот почему ни один из них не получает ожидаемого. А тебе не кажется, мамочка, — с искренним чистосердечием поинтересовался вдруг Леонардо, — что гениталии вообще неописуемо уродливы?

— Никогда об этом не задумывалась, — рассмеялась я.

— А я думаю, что если бы не лица, не различные украшательства партнеров, — сказал мой сын, — не возбуждающие плоть порывы…

— Ты о любви? — не поняла я.

— И о любви, и о страсти тоже — как угодно. Без них, без смазливых лиц человеческая раса, наверное, давно и окончательно вымерла бы.

— Леонардо!

— Но ты же сама спросила…

— Верно, — нехотя согласилась я.

Впрочем, больше я ни о чем его не спрашивала. Мне никогда не взбрело бы на ум отыскивать в Лоренцо мнимые уродства, тем более ломать голову о тщете наших соитий — я знала только, что в его руках я будто оживаю и снова живу. У него было сильное, прекрасно сложенное тело, но предпочтение я все же отдавала ногам и ягодицам, всякий раз с наивным восторгом любуясь ими. Его рельефные мускулы округло перекатывались под гладкой смуглой кожей, грудь упруго твердела под густой темной порослью, а маленькие соски проворно отзывались на мои настойчивые покусывания.

Леонардо, наверное, подивился бы, узнав, что сексуальное древко Лоренцо, на мой взгляд, было прочным и весьма изысканным творением. И пусть его обладателю недоставало талантов в живописи и в скульптуре, пусть он не умел создавать ювелирные шедевры, зато занятия любовью он превратил в подлинное искусство. В моей постели Лоренцо знал одну страсть — наслаждение, во всех мыслимых видах и образах. Мы неделями познавали тела друг друга, пока на них не осталось впадинок, отлогостей и прочих нежных местечек, которые укрылись бы от нашего эротического исследования и восхищения. Мы опробовали французские и восточные способы любви. Лоренцо приносил с собой экзотические мази, а я приготовляла для нас травяные взвары — особенно по первости. Мы хохотали до упаду ничуть не меньше, чем стонали в экстазе. Кровать стала для нас и столовой, и читальней, местом, где можно доверить друг другу любые тайны, и страхи, и самые необузданные мечтания, какие только мы дерзновенно надеялись претворить в жизнь.

Моя мужская личина отныне превратилась для Лоренцо, по его словам, в нелегкое испытание. Теперь в присутствии «Катона» ему приходилось на людях ухитряться как-то маскировать восставший пенис. Он постоянно воображал, какова я под туникой и лосинами, и не мог дождаться момента, когда мы доберемся до моей спальни и он размотает полотняные повязки, стягивавшие мои груди. Лоренцо мечтал снова и снова увидеть, как они воспрянут и он покроет их поцелуями, благоговея перед моей пробудившейся от долгого сна женственностью.