Синтия

— В таком случае вы не имеете никакого отношения к суммам вроде пяти миллионов. Для вас это пустой звук. Для меня — реальность.

— Но вы не ответили на мой вопрос.

— На рынке, мистер Крим, за вас не дадут пять миллионов. За эти деньги можно приобрести сотню специалистов получше, чем вы. Почему нельзя сказать то же самое о моей дочери?

— В самом деле, почему? — я не мог сдержать улыбку. — Но тогда это было бы дурной рекламой, верно?

— Верно. Но прежде чем вы еще раз позволите себе такую улыбочку, мистер Крим, я бы хотел вам напомнить, что, во-первых, я обладаю всеми связями, какие только можно купить за деньги, а во-вторых, я физически покрепче вас и могу без особого труда разломить вас на две части.

— Я это запомню, — пообещал я. — Ведь мало кому захочется, чтобы его разломили пополам.

— Сущая правда, мистер Крим.

— Так или иначе я обогатил свои знания: мне известно, что вы человек опасный, мистер Брендон. Может, хотите услышать и обо мне?

— Милости прошу, мистер Крим. Для меня будет приятной неожиданностью узнать, что и вы человек опасный.

— Нет, мистер Брендон, ничего опасного во мне нет. Но я очень даже смекалист, что может доставить порой куда больше хлопот.

— Если это так, мистер Крим, то, пожалуй, вы без особого труда найдете мою дочь.

— Может и найду, — улыбнулся я и поспешил добавить: — Я не ухмыляюсь, мистер Брендон, поэтому не торопитесь применять свою силу. Я просто тихо улыбаюсь в знак удовлетворения.

С этими словами я встал и вышел из кабинета, и не думайте, что мне для этого не потребовалось определенного мужества. Я опасался, что Э.К. Брендон выстрелит мне в спину — и дело с концом, но он позволил мне удалиться с миром. Смешно, как многие из нас представляют себя здоровяками, готовыми чуть что пустить в ход кулаки. Это даже неприлично. Я только надеялся, что никак не уронил престиж компании. После того как Смедли проявил ко мне такую снисходительность, было бы обидно лишать его обильных страховых взносов от мистера Брендона.

Дворецкий проводил меня до выхода. По сведениям, предоставленным мне компанией, его звали Джонас Биддл. Я-то не сомневался, что это, так сказать, псевдоним, ведь от рождения он был известен как Станислав Брунски. Не успел он затворить за мной дверь, как я спросил:

— А скажи-ка, старина, горячий ли нрав у твоего хозяина? Он и правда стреляет в тех, кто ему не нравится? И как часто это происходит?

— Информация стоит денег, — невозмутимо отозвался дворецкий.

— Опомнись, друг, — сказал я. — Ты начитался о похождениях Майка Хаммера[1].

— Я не читаю, — возразил он. — Я смотрю телевизор.

— Тогда застрелись, — дружески посоветовал я ему.

В ответ он захлопнул дверь перед моим носом. Я же спустился на лифте с двадцать девятого этажа и прошел через вестибюль. У подъезда стояла полицейская маши на из девятнадцатого участка, а возле нее маячила крупная моложавая, облаченная в твидовый костюм фигура сержанта Келли. Он поджидал меня.

— Где ты покупаешь костюмы? — спросил я.

— У «Братьев Брукс», — ответил он.

— По тебе все равно видно, что ты полицейский.

— Черта с два! Ты лучше вот что скажи мне, Харви, почему ты вечно осложняешь себе жизнь?

— Я не прилагаю особых усилий. Получается как-то само собой.

— Лейтенант хочет с тобой потолковать. Можешь подъехать в моей машине, можешь взять такси, а можешь прогуляться пешочком.

— А что, если я не хочу толковать с лейтенантом?

— Харви, ты хочешь с ним потолковать.

— О'кей. Я жажду. Пройдусь пешочком.

Снова пошел снег. Такой уж выдался денек — то пойдет снег, то перестанет, то снова зарядит. Март — паршивый месяц.

Келли потащился со мной, бурча, что очень хотел бы хорошо ко мне относиться.

— Все хотят хорошо относиться к Харви Криму, — сообщил я. — Но как ты узнал, что я там побывал?

— Где?

— В доме шестьсот двадцать шесть на Парк-авеню.

— Маленькая птичка прилетела и прочирикала.

— Мерзкая птичка с крысиным хвостом по имени Гомер Клапп.

— Зачем так отчаиваться, Харви? — удивился Келли. — Это его святая обязанность — ставить нас в известность. У нас не так много людей, чтобы вести наблюдение за домом. Ты и сам это знаешь.

— Я ему плачу, а он стучит вам. Хорошо устроился!

В таком духе мы и беседовали, пока шли к участку. Девятнадцатый участок находится на 67-й улице между Третьей и Лексингтон-авеню. Старое грязное здание из красного кирпича, затесавшееся в самую сердцевину роскошного квартала Силк-Стокинг в Манхаттане. Лейтенант Ротшильд занимает маленький кабинетик на втором этаже. Он сидит за обшарпанным столом, попивает молоко по причине язвы и относится с нарастающим изо дня в день недоверием к роду человеческому.

Когда я вошел, он неприязненно буркнул мне:

— Садитесь, Харви, — а когда я опустился на шаткий и пыльный стул, продолжил: — Видите ли, Харви, у полицейского в наши дни забот полон рот. Он хочет к себе хорошего отношения. Мы все этого хотим. Но никто полицейского не любит. А знаете, Харви, что может быть хуже того, что тебя не любят?

— Ну, наверное…

— Не гадайте, Харви. Плохо, когда тебя не любят, но куда хуже, когда тебя держат за идиота.