Сёгун

Тут он увидел Кику, пересекающую раскаленный солнцем двор, взглянул на ее маленькие ножки в белых таби – она шла, как бы танцуя, такая милая и элегантная в своем шелковом кимоно, с ярко-красным зонтиком… Мечта каждого мужчины. «Ах, Кику! – подумал он. – Я не могу позволить себе эту мечту, как мне ни жаль. Я не могу впустить вас в эту жизнь, простите меня. Вам следовало остаться там, где вы и были, в „плавающем мире“, куртизанкой первого класса. Или, еще лучше, гэйся. Что за прекрасную идею подала эта старая карга! Там вы были в безопасности… Собственность многих, причина самоубийств, диких ссор, участница прекрасных любовных свиданий, почитаемая и внушающая страх, осыпаемая деньгами, с которыми вы бы так презрительно обращались, легенда… Пока цвела бы ваша красота… А сейчас? Сейчас я не смогу сохранить вас, как мне ни жаль. Любой самурай, которому я отдам вас в наложницы, положит себе в постель обоюдоострый нож – полное отвращение с вашей стороны и зависть всех мужчин… Немногие согласятся принять вас. Извините, но это так, сегодня такой день, когда надо говорить правду… Вас не учили вести хозяйство самурая. Как только ваша красота увянет, вы будете выброшены на задворки этой блестящей жизни, хотя ваш дивный голос и ум останутся при вас. Простите, но это тоже правда. Другая состоит в том, что самые блестящие дамы „плавающего мира“, состарившись, из чайных домиков переходят в другие дома – оплакивать былых любовников и ушедшую молодость, топить горе в бочках саке, разбавленных слезами. Не многим удается выйти замуж, в лучшем случае стать женой крестьянина, рыбака, купца, торговца рисом или ремесленника. В такой семье родились и вы – редкий цветок, распустившийся в дикой чаще единственно по воле кармы, чтобы мгновенно отцвести и исчезнуть… Так печально, очень печально… Как мне дать вам детей-самураев?

Держи ее при себе до конца жизни, – подсказал ему внутренний голос. – Она этого заслуживает. Не дурачь себя, как дурачишь других. Ведь ты легко можешь удержать ее, мало что давая, оставляя ее, когда тебе захочется, как своих любимиц Тэцуко или Кого. Разве Кику для тебя не тот же сокол? Только сокола, которого вы кормите с руки, пускаете на добычу и отзываете приманкой, используют год-другой, а потом он исчезает навеки… Почему бы не подержать ее? Она просто еще один сокол, хотя и совсем особый… Очень высоко летающий, яркий, радующий глаз, но ничего более… Редкая, необыкновенная и… такая искусная в любви…»

– Почему вы смеетесь? Чему вы так радуетесь, господин?

– Тому, что вижу вас, госпожа…

Блэкторн и самураи разбирали останки «Эрзама». Блэкторн изо всех сил тянул за один из трех канатов, привязанных к основанию киля.

– Хиппару-у-у! – кричал он. – Тяни!

Сотня самураев, раздетых до набедренных повязок, с усилием тянула за канаты. Стояла вторая половина дня, отлив, и Блэкторн надеялся, что сдвинет с места остов корабля и вытащит его на берег, чтобы использовать то, что удастся. Он изменил свой первоначальный план, узнав, к великой своей радости, что на следующий день после несчастного случая из моря удалось вытащить все пушки, да в таком хорошем состоянии, словно они только что выпущены из литейного цеха близ Чатема, в его родном графстве Кент. Удалось еще спасти почти тысячу пушечных ядер, цепи, немного картечи и множество кованых и литых частей корпуса. Все это погнуто, поцарапано… Но теперь у него есть детали для корабля, о которых он и не мечтал.

– Чудесно, Нага-сан! Чудесно! – радовался он.

– О, благодарю, Андзин-сан. Извините. Мы о-очень старались! Жаль, что так мало спасли…

– Не извиняйтесь. Теперь все хорошо!

«Теперь „Леди“ может быть чуть длиннее и чуть шире, – ликовал он, – но по тоннажу она все еще последняя из самых паршивых судов. Эх, Родригес, – подумал он беззлобно, – я рад, что ты в безопасности и в этом году спокойно отсюда уберешься, а на следующий год я потоплю другого капитана. Если снова появится генерал-капитан Феррьера, это будет дар небес, но я на него не рассчитываю. А за тебя я рад. Я обязан тебе жизнью, и ты хороший капитан».

– Хиппару-у-у! – закричал он снова.

Канаты дернулись, вода катилась с них, словно пот, но остов не стронулся. С тех пор как на берегу появился Торанага с письмом Марико в руках, а вскоре нашлись пушки, ему не хватало суток на все дела. Он составил первоначальные планы, а потом все менял и дополнял их, тщательно продумывал списки необходимых мастеров и материалов, стремясь не ошибиться. И после такого дня еще допоздна работал со словарем: при объяснениях с ремесленниками потребуются новые слова, надо же понять, что они уже сделали, и объяснить, что еще надо сделать. Много раз в отчаянии он хотел просить священника о помощи, но знал: ее не будет, вражда их непримирима…

– Карма, – утешал он себя, нисколько не страдая от этого и жалея священника за его дурацкий фанатизм.

– Хиппару-у-у!